Но я, родившийся революционером и не изменивший своей революционности, говорю Вам, что Вы не можете постоянно подчинять принципы Вашей революции тактическим нуждам данного момента… Считаю своим долгом добавить, что любой дальнейший шаг в отношениях с Москвой вызвал бы катастрофические последствия в Италии, где антибольшевистские чувства являются всеобщими, абсолютными, твердыми как гранит и нерушимыми. Разрешите думать, что этого не случится. Только в России, и нигде больше, Вы найдете решение вопроса о вашем жизненном пространстве… В тот день, когда мы уничтожим большевизм, мы выполним свой долг перед нашими обеими революциями. Тогда наступит черед великих демократий, которые не могут справиться с гложущим их раком…»
Весь январь финны держались стойко, и в конце месяца численно увеличившиеся русские армии еще стояли на своих позициях. Красная авиация продолжала бомбить Хельсинки и Вийпури, и финское правительство стало настойчивее взывать о присылке самолетов и военных материалов. По мере того как короче становились арктические ночи, налеты советской авиации усилились не только на финские города, но и на коммуникации финской армии. Пока что Финляндия получила лишь ничтожное количество военных материалов и всего лишь несколько тысяч добровольцев из Скандинавских стран. В Лондоне в январе открылось вербовочное бюро, и в Финляндию отправили несколько десятков английских самолетов; часть из них прямо по воздуху. Но ничего действительно полезного сделано не было.
Проволочки в вопросе о Нарвике продолжались бесконечно.
Хотя английский кабинет был готов оказать нажим на Норвегию и Швецию с целью получить согласие на транспортировку через их территорию материалов, посылаемых в Финляндию, он возражал против менее важного мероприятия – минирования норвежских вод. Первая задача была благородной, вторая – чисто тактической. Кроме того, каждому было ясно, что Норвегия и Швеция откажутся разрешить доставлять Финляндии материалы через их территорию, так что все равно из этого проекта ничего не вышло бы.
После одного заседания военного кабинета с чувством досады и раздражения я писал своему коллеге:
15 января 1940 года
Мое беспокойство объяснялось главным образом теми ужасными трудностями, которые ставит на пути конкретных действий наш аппарат ведения войны. Я вижу такую огромную стену помех, уже воздвигнутую или воздвигаемую, что сомневаюсь, может ли какой-либо план одолеть ее.
Посмотрите, какие препятствия приходилось преодолевать в течение семи недель, когда мы обсуждали операцию в Нарвике. Во-первых, возражения экономических министерств: снабжения, торговли и т. д. Во-вторых, возражения объединенной плановой комиссии. В-третьих, возражения комитета начальников штабов. В-четвертых, коварный довод «не портите большого плана ради малого», когда в действительности было очень мало шансов на решительное осуществление большого плана. В-пятых, возражения юридического и морального порядка, которые постепенно были преодолены. В-шестых, позиция нейтральных стран, и прежде всего Соединенных Штатов. В-седьмых, сам кабинет с его многочисленными аспектами критики. В-восьмых, когда все было урегулировано, пришлось консультироваться с французами.
Наконец, надо было согласовать вопрос с доминионами, где общественное мнение не изменилось в такой же степени, как в Англии, поскольку доминионы не испытали того, что испытали мы. Все это заставляет меня думать, что при нынешнем положении дел мы будем вынуждены просто ждать страшных атак врага, к которым мы не в состоянии подготовиться одновременно везде без того, чтобы пагубно не распылять наши силы.
Я продвигаю два или три проекта, но все они, я боюсь, рухнут под колоссальным натиском негативных доводов и сил. Извините меня, если Вам покажется, что я высказал свою озабоченность в такой раздраженной манере. Одно абсолютно несомненно: победы никогда не обеспечишь, идя по линии наименьшего сопротивления.
Однако сейчас вся эта нарвикская история пока откладывается вследствие угрозы Бельгии и Голландии. Если она осуществится, положение придется рассматривать в свете совершенно новых событий… Если в Бельгии и Голландии разыграется крупное сражение, это, возможно, окажет решающее влияние на Норвегию и Швецию. Даже если битва закончится только вничью, они смогут почувствовать себя гораздо более свободными, а для нас диверсия может стать даже еще более необходимой.