Невилл Чемберлен, с другой стороны, был подвижным человеком, в высшей степени упрямым и самоуверенным. В отличие от Болдуина, он считал себя способным понять все проблемы Европы и даже всего мира. Вместо смутной, но тем не менее глубокой интуиции, присущей Болдуину, нашим премьер-министром стал человек очень деловитый и целеустремленный, но только в той мере, в какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам. Как министр финансов, а теперь и как премьер-министр Чемберлен строжайшим образом ограничивал расходы на военные цели. На протяжении всего этого периода он выступал решительным противником всевозможных чрезвычайных мероприятий. У него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с любым из них. Но больше всего он надеялся войти в историю как «великий миротворец». Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и идти на огромный риск для себя лично и страны. К несчастью, на него обрушились волны, силу которых он не мог измерить, и ураган, перед которым он не согнулся, однако устоять против которого не смог. В последние перед войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его знал, чем с Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не возникла в том крайняя необходимость.
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы, конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского Содружества и империи, – это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал:
«В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит и ничто не остановит нас».