Мой отец, пропахавший в управлении полиции Альбукерке двадцать лет, был слишком умен, чтобы совершить такую несусветную глупость. И дядя Боб прекрасно это знал. Я видела, как в его карих глазах смешиваются шок и ярость. Он был так же поражен, как и я.
Папа выглядел виноватым. Бестолковое выражение лица мачехи, которая то и дело переводила взгляд с него на меня и обратно, могло бы меня рассмешить. И все же в комнате было три человека, до кого дошло все и сразу. Дядя Боб – это я еще могла понять. Но не могла поверить, что Тафт тоже все понял. Он смотрел на меня, и в его взгляде читалось удивление, граничащее с извинениями.
Однако недоверия на лице Джеммы я просто не могла вынести. Она сверлила папу тяжелым взглядом, представляя собой классический образ крайнего изумления. Что ж, ее степень в психологии окупилась. Она поняла, что отец предпочел мне ее. Предпочел мне нашу мачеху.
Ноги самостоятельно стали отступать назад, пока я не почувствовала, что уперлась в дверную ручку. Протянув руку за спину, я повернула ее как раз в тот момент, когда с места поднялся папа.
– Чарли, погоди.
Я бросилась через дверь, попав в море столов с трезвонящими телефонами и щелкающими клавиатурами. Я спешила к выходу.
– Чарли, прошу тебя, остановись! – раздался позади папин голос.
Чтобы он увидел кучу соплей, в которую я превратилась? Ни за что на свете.
Однако он оказался проворнее, чем я ожидала. Поймав меня за локоть длинной худой рукой, он развернул меня лицом к себе. Тогда-то я и поняла, что слезы снесли стену и уже текут у меня по щекам. Папа расплывался передо мной, поэтому я сморгнула слезы в глазах и стерла их со щек свободной рукой.
– Чарли…
– Не сейчас. – Я выдернула руку и снова направилась к выходу.
– Чарли! – повторил папа и снова схватил меня за руку, когда я уже выходила на улицу.
Он втащил меня обратно внутрь, я освободила руку. Он схватил меня снова, я снова освободилась. И так еще и еще раз, пока я не дала ему такую звонкую пощечину, что звук эхом прокатился по участку. В помещении повисла тишина, и все взгляды устремились к нам.
Папа потрогал щеку, по которой я ударила.
– Я это заслужил, но позволь мне все объяснить.
Мы стояли и смотрели друг на друга, но боль предательства и обиды не давала моим ушам слышать, что он говорит. Я закрылась. Его слова отскакивали от меня, будто меня окружало невидимое защитное силовое поле. Изобразив самый лучший гневный взгляд, на какой сейчас была способна, я отвернулась и снова попыталась уйти. В основном потому, что увидела, как к нам подходят Дениз с Джеммой. От одной мысли, что придется иметь дело с их безразличием, я чувствовал себя по-настоящему больной. Я тяжело сглотнула, пытаясь избавиться от горького комка, застрявшего в горле.
На этот раз папа меня не хватал. Он просто уперся рукой в стену, перекрыв мне дорогу, наклонился и прошептал мне на ухо:
– Если придется надеть на тебя наручники и силком потащить в ту комнату, я это сделаю.
Я наградила его яростным взглядом. Дениз тоже разозлилась и ускорилась, оказавшись возле нас быстрее, чем я думала.
– Она тебя ударила? – потрясенно спросила она.
Больше, чем когда-либо в жизни, мне захотелось хорошенько ее пнуть. Где носит Ульриха, когда он так нужен?
– Что ты собираешься с этим делать? – снова спросила Дениз папу. Моего папу. Смутившись, что офицеры видели мою истерику, она огляделась по сторонам. – Лиланд…
– Заткнись, – отозвался он тихим, угрожающим голосом, лишив Дениз дара речи. Наконец-то.
Ее рука легла на горло, словно так ей было легче проглотить папины слова. По закону, любой офицер, который видел, как я ударила папу, был обязан меня арестовать. Но никто не сделал ни шага в нашу сторону.
Папа возвышался надо мной в полный рост своей худой фигуры, но я знала, какой он крепкий и сильный, и не сомневалась: если ему взбредет в голову поволочь меня в конференц-зал, он это сделает. Но тогда он дернет кошку за хвост. Без боя я не сдамся, и этот бой он забудет нескоро.
– Да пожалуйста, – сказала я так же тихо и угрожающе, как он, – надевай на меня наручники. По собственной воле в ту комнату я не вернусь, потому что не имею ни малейшего желания видеть жалость всех, кто в курсе, что ты послал психа убить собственную дочь.
Вздохнув, папа ссутулил плечи.
– Я этого не делал.
– Не делал? – резко переспросила Джемма, выходя вперед. – Именно это ты и сделал, папа.
– Нет. Я хотел сказать…
– Она особенная. Неповторимая. – От слов Джеммы я затаила дыхание. – Она представляет собой намного больше, чем даже тебе о ней известно. И ты послал его к ней?!
– Джемма, – подала голос Дениз, и я почувствовала, что она считает, будто ее предали, – о чем ты говоришь? Он умолял того человека не причинять вреда Чарли.
Похоже, Джемма с трудом сохраняла спокойствие. На несколько секунд закрыв глаза, она повернулась к нашей мачехе.
– Мам, неужели ты ничего не слышала?
– Я слышала каждое слово, – с горечью проговорила Дениз.
– Мама, – Джемма положила руки ей на плечи, – открой глаза. – Ее голос был мягким, потому что она не хотела ранить чувства ведьмы.
У меня таких порывов не было:
– Это невозможно.
Дениз злобно скрипнула зубами и повернулась к папе, тыча в меня пальцем, на случай, если он не заметил:
– Видишь?
Меня до сих пор беспокоила реакция Джеммы. Честно говоря, не думала, что ей вообще есть до меня дело.
Державшийся все это время позади дядя Боб шагнул к нам.
– Может, пойдем все ко мне в кабинет?
– Я ухожу, – сказала я, чувствуя себя выжатой, как лимон. Казалось, меня вот-вот стошнит. Я снова шагнула к выходу.
– Я знал, что у него ничего не выйдет, – еле слышно проговорил мне вслед папа.
Я остановилась. Обернулась. Ждала продолжения.
– Я знал, что все закончится, как с остальными.
С какими остальными? О скольких случаях ему известно?
Папа подошел ко мне и умоляюще посмотрел мне в глаза.
– Солнышко, ну подумай. Если бы он пришел за Дениз иди Джеммой, они были бы уже мертвы.
Он был прав. Но это не уменьшало моей боли от того, что он сделал. Ужасная, жгучая боль, какой мне еще никогда не доводилось испытывать, прожигала дыру у меня в груди, стеной росла передо мной, пока я снова не почувствовала, что задыхаюсь. А потом это случилось опять. Чертовы слезы. Господи, неужели можно быть еще более жалкой?
Папа погладил меня по щеке.
– Я знал, что с тобой все будет в порядке. Как всегда, моя замечательная девочка. У тебя есть, ну не знаю, какая-то сила. Которая неотступно следует за тобой. Ты самое удивительное создание, какое я когда-либо видел.
– Но ты должен был сказать ей, – упрекнула Джемма, – должен был ее предупредить.
Теперь она тоже плакала. Я глазам своим не верила. Я попала в «Сумеречную зону». Больше никаких телемарафонов научной фантастики. Шагнув ко мне, Джемма меня обняла. Взяла и просто обняла. И будь я проклята, если не обняла ее в ответ.
Прорвались на поверхность годы горечи и обиды, когда меня постоянно отодвигали в сторону, как чокнутого изгоя, как гадкого утенка. И, несмотря на все мои усилия сдержаться, рыдания сотрясали меня снова и снова. Папа обнял нас обеих, едва слышно шепча какие-то извинения.
Я взглянула на Дениз. Смущенная и сбитая с толку, она стояла, оглядываясь по сторонам. Мне почти стало ее жаль. Почти. Я жестом предложила дяде Бобу присоединиться к нам. Он мечтательно улыбался, но когда увидел, что я его зову, нахмурился и замотал головой. Наградив его своим убийственным взглядом-лазером, я позвала снова. Глубоко вздохнув, он подошел к нам и обнял всех сразу.
Так мы и стояли посреди полицейского участка, обнимаясь и рыдая, как звезды в реабилитационном центре.
– Сейчас задохнусь, – сдавленно выдохнула Джемма, и мы рассмеялись, как когда-то, когда были еще школьницами.
Глава 19
Если мне до лампочки, это еще не значит, что я не понимаю.