За поздним воскресным завтраком обсуждали животрепещущий вопрос: как написать Генриху, что поездка в Германию не состоится. Не сообщать же ему, в самом деле, о проблеме с хирургом, сексуальная ориентация которого хоть и не установлена до сих пор, но оказалась решающим мотивом в выборе кандидата для участия в конференции. Этот бред можно рассказывать, как анекдот, при личной встрече, но излагать его в письме — увольте. Вспомнилась забавная история, рассказанная ныне покойной тетушкой Дмитрия, которая в двадцатые годы была женой заместителя начальника военной академии. Там собрали на краткие курсы красных командиров, военачальников Гражданской войны. Стояла зима, лютый голод, и молодые парни, раздобыв где-то мерзлую картошку, решили испечь ее прямо в комнате общежития. Расковыряв несколько плашек старинного паркета, развели костерок, испекли картошку, не подозревая, что в такую разруху подобный «пустяк» может быть наказуем. Все они были деревенскими парнями, едва овладевшими грамотой и, несмотря на воинские заслуги, оставались наивными мальчиками. В конце обучения им была обещана экскурсия в Петроград. Однако участников «паркетной истории» наказали и лишили поездки. Когда курсанты узнали об этом, они возмутились, расшумелись, и начальство решило спустить все на тормозах — простила всех, кроме главных инициаторов и зачинщиков. От одного из них заместитель начальника академии получил следующее послание: «Ко всему этому то есть. Я якобы не еду на экскурсию в Петроград. Ежели это за картошку, то прошу мне, как и всем. К сему комбриг Левада».
Этот полуистлевший листок долго хранился у тетушки, пока не сгинул во время многочисленных обысков после расстрела мужа.
— Так и напиши, папик: «Я якобы не еду на конференцию в Германию», — пусть Генрих сам догадается, — попыталась шуткой разрядить напряжение Танька.
— Самое интересное, — улыбнулся Дима, — что последователи бедного комбрига размножились в геометрической прогрессии, каждый второй говорит: я как бы еду, я как бы люблю, как бы, как бы… А уж мой главврач, сам того не подозревая, подхватил идеологическое знамя из рук свергнутого Никиты Хрущева, оравшего на выставке авангардистов в Манеже: «Педерасты!»
В трудах и заботах прошел год.
«Отхожий промысел» Сашеньки не то чтобы процветал, но стабильно держался на уровне, приносящем достаточный доход, чтобы приодеть взрослую дочь и немного отложить на грядущее лето — очень хотелось в кои-то веки поехать куда-нибудь всей семьей, расслабиться, покупаться, позагорать, не заботясь ни о питании, ни об устройстве. Куда и как — предстояло еще думать, обсуждать, искать и спорить.
Таньке предстояла тяжелая весенняя сессия: испокон веку четыре основных экзамена назывались полулекарскими и служили своеобразным пропуском, или допуском, в клиники, непосредственно к больным. Оценки по этим предметам шли в диплом, и, конечно, хотелось сдать их как можно лучше. Хотя всем известно, что ни цвет диплома, ни отметки в нем ничего не значат в последующей судьбе молодого врача.
Тем не менее Таня усердно занималась, иногда вместе с Лехой, но с тех пор как он нашел «халтуру», они чаще занимались порознь. Халтурой считалась работа в ресторанах «Ростикс», где платили за час примерно 35 рублей. Предлагали любой удобный график работы, любое количество часов, и так набегало за месяц от трех до четырех тысяч.
В театральных вузах тоже сдавали экзамены. У Лили по актерскому мастерству репетировалась одноактовка из жизни французской аристократии XIX века. Ей поручили небольшую, но очень выигрышную роль. В костюмных пьесах она была особенно эффектна. Бог знает откуда у девочки из средней инженерно-технической семьи ярко проявилось чувство стиля и формы. Не каждый, даже очень хороший непрофессиональный актер умеет быть естественным и органичным в костюмах прошедших эпох. Таким изумительным даром обладал в Малом театре покойный Никита Подгорный, чьи великолепные работы, к счастью, сохранились в фильмах и записях спектаклей. Ах, как он носил фрак! Но если Подгорный мог, помимо всего, опираться на актерский опыт своей семьи — не одно поколение этой славной династии посвятило себя сцене, — то Лильке помогали лишь интуиция и природа, наделившая ее умением, как эхо, откликаться на любое указание и замечание педагога, она хватала все с лету, с полуслова, а потом повторяла и повторяла движение, жест, мимику, пока это не закреплялось и становилось ее собственным поведением в заданной ситуации. Собственно, именно этому и учили студентов-актеров, только у Лили все получалось так органично, словно она сама до этого дошла.