— Да ты чего пригорюнилась? Жив он, живехонек. Его эти… охранники, будь они неладны, домой мыться отвезли.
— А постельное белье? — Таня указала на кровать.
— Да что ж я, не баба! Раз помыться попросился, то и белье решила сменить, пусть уж… не жалко для такого молодца. А как возвернется, может, и спасибочки скажет.
— Но он еще слаб, ему не могли разрешить… — возразила Таня, но старушка махнула рукой и назидательно добавила:
— Кому требуется разрешение, а кто и так смел, — и пошла дальше, приговаривая: — Я туточки все сделала, пойду покамест посплю. Ежели что — ты буди, Танюша, не стесняйся, я за шестьдесят лет работы в больничке-то попривыкла сразу просыпаться.
Господи, за эти несколько минут столько чувств сменилось и перемешалось в Таниной голове, что она еле добрела до своего столика, села и, чтобы взять себя в руки, быстро открыла учебник фармакологии.
Пришел давешний доцент органической химии — ну как назло! Заглянул в учебник и стал любезно объяснять, что вот она, органическая химия, вся тут, в фармакологии, что новые лекарственные средства в основном есть результат развития этой науки, которой он посвятил жизнь…
Танька еле сдерживалась, чтобы не рявкнуть на него и отослать в палату, благо имелся весомый предлог — время отхода ко сну, но знание, как тяжело он болен, понимание его потребности в общении, его желания быть кому-то полезным и, наконец, элементарная ореховская интеллигентность не позволили и возражать, и отбрыкиваться от импровизированной лекции.
В это время за спиной доцента проскользнула в новенькой пижаме и в тапочках атлетическая фигура каскадера. Он выглядел обычным выздоравливающим пациентом, прохаживающимся по коридору. Дойдя до своей палаты не замеченным никем, кроме Тани, он повернулся и пошел обратно, хитро улыбаясь ей, словно только что вышел оттуда. Подошел к ним, пожелал спокойной ночи и совершенно невинным голосом спросил:
— Сестричка, а мои вечерние назначения вы не забыли?
Татьяна вспыхнула, захлопнула учебник, извинилась — то ли перед доцентом, что прерывает его, то ли перед Михаилом, которого будто бы обделила лекарствами, заикаясь, произнесла:
— Я сейчас… тут все уже приготовлено… Идите, пожалуйста, в палату, вы еще лежачий больной. Я принесу.
Доцент откланялся и поплелся восвояси в свою палату, а Михаил прошествовал в свою.
В палатах уже погасили свет. Во всем отделении тишина. Таня подхватила журналы, лекарства и вошла к Михаилу.
— Ну разве можно так, без предупреждения… Я уж Бог знает что подумала. Вот я принесла вам почитать новые журналы. Вот ваше лекарство… — Она налила из бутылки воды, подала ему вместе с капсулами, которые он покорно проглотил.
— Спасибо, спасибо, Мэрилин…
— Ой, не называйте меня так. Я — Татьяна, можно просто Таня.
— Татьяна, милая Татьяна… — продекламировал он и вдруг притянул ее к себе, чуть приподнял и крепко поцеловал в губы. Потом отпустил, сел на кровать и усадил ее рядом с собой.
Таня не сопротивлялась, покорно подчиняясь ему.
— Ну разве я мог исчезнуть в ваше дежурство? Всех отпускают домой, и мне захотелось.
— Вы же просили не сообщать домой ничего, — робко сказала Таня, — вот я и подумала, что… что вы…
— Что я помер? — Михаил захохотал. — Только не в ваше дежурство, Танечка. Вы так самоотверженно выхаживали меня, когда я был совсем беспомощен, неужели я стану подкладывать вам свинью! Мои родители живут за городом, а их квартира пустует, вот я и съездил, отмылся от всего: и от грязи, и от болезни, и, извините, от вашего больничного режима. Но, как видите, никого не подвел — не остался ночевать дома и вернулся. Вам бы меня похвалить, а вы ругаете.
Таня сидела молча, прижавшись к его боку, трепеща от желания и нетерпения, не задумываясь ни о чем, что не имело нему отношения. Только неуверенно произнесла:
— Вы еще не совсем здоровы…
— Каскадеры — народ живучий, иначе мы не могли бы делать свою работу.
Он взял Таню обеими руками за голову и вобрал в рот ее губы, потом раздвинул их языком, продвигая его все глубже. Она обвила руками его шею. Михаил легко поднял ее и уложил на кровать, прошептав:
— Ты смелая девочка. Не боишься меня?
— Нет… — так же шепотом отвечала Таня.
— Ты хочешь этого?
— С первого дня…
— С первой ночи, — поправил он ее, расстегивая и сдирая с нее белый медицинский халат.
Когда он вошел в нее, Таня вела себя так, словно кто-то давно и подробно обучил ее этому искусству, — она следовала инстинкту, заложенному в нее природой, Богом, дьяволом — кто это может знать…