— С чего это ты такая счастливая? — спросила Делия в буфете. — Жильцы заплатили?
— Ты знаешь, заплатили, — ответила миссис Доналдсон. — На сегодняшний день мы в расчете.
— На эти деньги и платье купила?
— Платье? — переспросила миссис Доналдсон. — Да нет, оно у меня уже тыщу лет. Просто решила его выгулять.
— И прическа! О губной помаде даже не говорю. Джейн, ты, похоже, перевернула страницу.
— Да нет, нет же, — сказала миссис Доналдсон. — Ты не так поняла. Это по работе. Я в образе.
Парфитт, худосочный юноша с пшеничной шевелюрой, сидел за столом. Миссис Доналдсон постучалась.
— Войдите, — сказал Парфитт тоном, подслушанным по телевизору.
— Неплохо было бы и встать, — сказал из угла Баллантайн. — Джентльмены встают. А врачи — они ведь джентльмены. По крайней мере, раньше были таковыми.
Парфитт предложил миссис Доналдсон стул, она села, расставив ноги и сложив руки на груди. Затем высморкалась в клетчатый платок и сообщила, что ее фамилия Дьюхерст.
— А имя? — спросил Парфитт, держа ручку наготове.
— Джеффри.
— Джеффри?
— Да. Через два «ф».
Парфитт в надежде на помощь ошарашенно поглядел на соучеников. Никто не помог.
— Мы ждем, — сказал Баллантайн. — Пациент не будет так весь день сидеть.
Парфитт заглянул в незаполненную карту.
— Вас всегда звали Джеффри?
— Да. А что тут такого?
— Необычное имя для женщины.
— Я не женщина.
— О! — воскликнул Парфитт, почувствовав себя значительно увереннее. — Выглядите вы очень убедительно.
— Благодарю.
— Я бы ни за что не догадался, — сказал Парфитт ласково и чуть снисходительно.
— Вас что-то смущает?
— Меня? Отнюдь. Однако… — Парфитт задумчиво потер руки. — Я должен задать вам несколько вопросов, во избежание путаницы.
Кто-то из студентов заржал, но тут же смолк под суровым взглядом Баллантайна.
— Позвольте вас кое о чем спросить.
— Разумеется. Вы же доктор.
— Вы поменяли внешность, преодолели столько трудностей, так почему же вы не поменяли имя?
— А зачем? — удивился Дьюхерст. — Я же не женщина. Я — мужчина.
— Так у вас не было операции?
— Была.
— И что с вами делали?
— Разрезали живот. У меня был аппендицит.
— Я имел в виду ваши… проблемы.
— А нет никаких проблем.
— Да? — Парфитт задумался. — Так вы не по этому поводу пришли?
— Нет. Я насчет колена.
— Насчет колена? — просиял Парфитт. Про колени он много чего знал. Колено было как нельзя кстати. — Какое именно колено? Давайте-ка посмотрим.
— Не стоит беспокоиться, — сказал Баллантайн. — Тут дело не в колене.
Сказал он это почти ласково — учитывая обстоятельства.
— Мы поблуждали вокруг да около, но в конце концов добрались до сути.
— Я бы сообразил, — жалобно протянул Парфитт, — только она совсем не похожа на мужчину.
— А мы разве знаем, — сказал Баллантайн, — кто это на самом деле? Можем только верить ему/ей на слово.
Парфитт никак не мог понять, чего же от него хотели.
— Мне что, нужно было ее осмотреть?
— Нет, осмотреть нужно было колено, — терпеливо ответил Баллантайн.
Он вышел вперед и сел.
— Вам нужно помнить, что в наше время «пол» — понятие относительное. Пациент может оказаться трансвеститом, транссексуалом, а может, он еще не определился. Это к делу отношения не имеет. Как они одеты, как выглядят — все это к заболеванию, с которым они пришли, никакого отношения не имеет. От пациента, — он улыбнулся миссис Доналдсон, — может плохо пахнуть. Его или ее тело может просто вонять. Но и это не ваше дело. Если хотите лечить тех, кто не воняет, идите в хирургию — перед операцией больных моют.
Уселся он между Парфиттом и мнимым Дьюхерстом, подозревавшим, что это представление в том числе и для нее.
— Не забывайте, что вы врач, а не полицейский или священник. Вы должны принимать людей такими, какие они есть. И еще помните: вы, конечно, знаете о заболевании больше, чем пациент, но болен-то пациент, и именно поэтому он обладает тем знанием, которого у вас нет. Да, вы разбираетесь в данной проблеме, но это не повод чувствовать свое превосходство. Ваше знание делает вас слугой, а не хозяином.
Баллантайн сидел на краешке стола, болтал ногами и скромно поглядывал на собравшихся. Проповедь, которую выдал под конец дня их обычно бесстрастный и даже язвительный руководитель, студентов огорошила и поэтому проняла. Одно то, что их назвали врачами, было наградой. Они словно получили право думать о себе лучше, чем им обычно позволялось, и кое-кто даже вспомнил, что это не просто профессия, а призвание.