Виктор Маликов
Вторая ночь от Рождества, или Забытое преданье
Испокон веков хранит славянский народ славные традиции своих предков. Никто конечно уже и не помнит, как они рождались, уж очень глубоко уходят их корни в далекое прошлое русского народа. И отрадно сердцу русскому от того, что до сих пор, нерушимой остается народная вера в то, что не на пустом месте и неспроста появлялись эти традиции, а их ревностное сохранение и почитание дело поистине святое и благодатное. Тем более что время от времени, в подтверждение своё, нет-нет, да и случаются в такие вот особо почитаемые на Руси дни поистине удивительные и завораживающие истории.
Вот надо же сотвориться такому в Святые вечера?!.. Во вторую ночь Рождества разыгралась в Залесье сильнейшая метель. С нетерпением ожидая её окончания, сидел народ в праздном безделье по избам. Только лишь иногда совсем уж отчаянный гуляка решался выбраться в такое ненастье на двор, да и тот, тут же возвращался восвояси, наказанный зимней стужей за свое безрассудство.
— Егорушка, сынок, вставай, дрова в подтопке заканчиваются, изба настынет. Сходи к поленнице, принеси охапку. Вона как нынче зима лютует, не околеть бы.
— Зима на Святки лютует — примета хорошая. Знать добрый урожай будет матушка. А за дровами сейчас схожу, вот только рукавицы надену.
Не без труда преодолев сопротивление буйствующей метели, Егор отворил дверь и выскочил во двор. «Ух, как глаза порошит, и темень такая, хоть глаз коли! А морозище! Брр! Вот уж где черти тешатся!» — думал Егор, пробираясь по глубокому снегу к поленнице в сарае, — «Возьму поленьев из средины побольше, всё по суше будут».
Набрал Егор поленьев полные руки до самого подбородка и уже в избу возвращаться собрался, как вдруг, слышит за спиной человеческий голос.
— Помоги сынок!
«Чур, меня, чур! Почудилось или взаправду кто помощи просит?» — насторожился Егор.
— Не робей, обернись, не обижу.
Егор растерянно обернулся на голос… Чуть левее от поленницы стоит старый-престарый пень-колода для колки дров. Рядом у стены топор приставлен, чуть дальше — «козел» для распилки бревен, и … больше ничего. Сараюшка-то небольшой совсем, отец покойный, царство небесное, в позапрошлом годе срубил на скорую руку для хозяйственного порядка. Только вот как-то пень-колода, Егору не совсем обычным показался — будто голова большая человеческая с бородой. Хотя… чему дивиться? В такую ночь ненастную, да еще и в кромешных потемках мало ли чего померещиться может.
— Кто здесь? — на всякий случай, для успокоения, спросил Егор.
— Я это, я. Правильно смотришь Егорушка. Твой пень-колода, — ответил голос.
«Чудны дела твои Господи! Пень говорящий!» — изумился про себя Егор, отбрасывая в сторону дрова.
— Что ж ты такое есть, гость непрошеный? И чего от меня надобно?
— Да ты шибко не дивись парень, — ответил пень, — в Рождественскую пору у нежити много обличий. Сами-то небось с матушкой, плошку с молоком для домового за печкой держите. А?
— Скажешь тоже, ведь то домой — Хозяин! — многозначительно потряс Егор рукавицей у головы, — А вот ты?.. Дело совсем другое. Что за наказание Господне? Вместо Колядок на двор всякая нежить является?
Пень-голова сконфуженно закашлялся.
— Господь тут ни при чём сынок. Не поминай всуе. Это дела Бесовские, вовсе не Вам в наказание. Сил моих больше нет, служить проклятому, а сам поделать с этим ничего не могу. Связан я заклятием.
— Складно молвишь, — озадаченно почесал затылок Егор, — да вот верится с трудом. Кабы своими глазами не увидал, ни в жисть не поверил бы. Вод ведь незадача! В такой праздник великий — нельзя отказать просящему, а чего тебе надобно ума не приложу. Ну?! — допытывался он у пня, — что делать с тобой прикажешь? А? Да и зябко тут однако вот так рапотякивать, поди не Липень на дворе.
Пень-голова немного призадумался.
— А знаешь что? Ты меня как матушка ко сну отойдет, в дом снеси, поведаю всё как есть. Выслушаешь, а потом уже и решишь по душе, как со мной быть. Хочешь, смилостивишься — хочешь, в печи сожжешь, — оживился пень.
— Величать то тебя как? Что там у вас у вашего брата есть, имена или клички какие? — подбирая с земли поленья, поинтересовался Егор.
— В мире мертвых нас Душами кличут, а при жизни Дубыней величали.
— Дубыня говоришь? Хорошее имя. Что ж Дубыня давай на том и порешим. Дрова вот в избу снесу, погожу пока матушка почивать ляжет, и тот час за тобой вернусь, посидим, покумекаем, авось на чем сладимся.
Снес Егор дрова в избу, поленьев в печь подбросил. Матушка тем временем узвар заварила, блинов напекла. Стол накрыли, помолились как водится и отужинали на славу.