Мы подошли к помпезному дворцу, который замыкал площадь. Мраморная лестница, высоченные колонны из красного гранита, та же готическая крыша, только ещё выше, а на самом верху, на островерхом шпиле, свисало тяжёлое знамя. На нём тот же знак, что и на бляхах орангов, которые нам встречались: мохнатая рука стискивает за горло силуэт венерианина, а ниже — фашистская свастика.
За колоннами видны двустворчатые двери: в них можно провести и слона! Оббитые отполированной бронзой, они ослепительно сияли, а по бокам замерли часовые: те же оранги в коричневой форме, вооружённые пистолетами.
Часовые были не только у дверей: вокруг дворца прохаживались вооружённые оранги. Они подозрительно оглядывали каждого, кто проходил мимо, а нас, должно быть, заприметили издалека. И едва мы приблизились ко дворцу, як в больших дверях открылись маленькие дверцы, и оттуда появился ещё один оранг.
Он был, должно быть, крупной шишкой, потому что часовые разом подняли руки и закричали «Хайль!» А наши охранники вытянулись так, что у них аж хребты затрещали.
«Шишка» медленно спускался по лестнице. Он тоже был в коричневой униформе, а бляха на груди была вдвое больше, чем у других орангов.
«Хайль!» — взревела наша охрана, когда «шишка» подошёл вплотную. «Шишка» небрежно махнул рукой, уставился на нас подозрительно. Потом, обращаясь к тёте Павлине, что-то резко спросил.
Тётя Павлина пожала плечами.
— Не понимаю!
«Шишка» повторил вопрос.
— Да говорю же, не понимаю! — тётя Павлина начала сердиться.
Тогда «шишка» поднял руку, щелкнул пальцами. И тут же рядом с ним, мы не заметили, откуда, возник ещё один оранг. Угодливо склонившись перед «шишкой», он выслушал тот же самый вопрос, а потом обратился к нам:
— Герр штурмбанфюрер спрашивает, кто вы такие? Откуда вы прибыли?
— Мы учёные. А прибыли с Земли.
— «Шишка» выслушал, и его морда стала ещё подозрительнее.
— Вы шпионы? Вы пробрались сюда, чтобы выведать наши военные секреты?
— Какие там шпионы! — обиделась тётя Павлина. — Мы учёные! Понимаете — учёные!
«Шишки» будто бы и слышал: повторял то же самое:
— Вас послали наши извечные враги? Вы собрались устроить покушение на нашего божественного фюрера?.. Отвечайте, если хотите остаться в живых.
— Что за глупости! — обиделась тётя Павлина. — Какой фюрер? Какое покушение?
— А это тогда кто? — ткнул толмач пальцем в сторону Жорки.
— Это сын нашего друга, выдающегося учёного…
— Это — детёныш нашего извечного врага, — перебил тётю толмач. — Они только и мечтают о том, чтобы изничтожить нашу расу! но у них ничего не выйдет: мы их в конце концов победим и будем править миром!
Я ничего не понимал. Какие враги, какие ещё расы? Почему эти оранги так стремятся править кем-то? Что им, места на Венере мало? Не иначе, мы имеем дело с сумасшедшими…
— Мы вас бросим в тюрьму и будет держать там до тех пор, пока вы во всём не признаетесь! — разгневанно закричал «шишка».
— Нам не в чем признаваться! — запальчиво ответила тётя Павлина. — И не боимся мы ваших тюрем.
— Уведите! — гаркнул до предела обозлённый «шишка». — И не спускайте с них глаз!
Охранники сразу же ухватили нас за руки и поволокли прочь. Толкали в спину, угрожающе рычали, а в мрачных глазах была такая злоба, что я ждал или стрелы в спину, или дубиной по голове. Потому и не рассмотрел как следует, куда нас вели: опомнился только перед тяжёлыми чёрными воротами с колючей проволокой поверху. Ворота словно только нас и ждали: сразу же открылись, и из них выбежали оранги в коричневом. Зразу же схватили за руки и потянули внутрь.
Потом нас снова допрашивали: в комнате с чёрными стенами и потолком, с чёрным стеклом в узких окнах-бойницах. Требовали признания, что мы шпионы и агенты какой-то иностранной державы, которые хотели убить какого-то там фюрера. Так ничего и не добившись, повели в другое помещение: большой квадратный коридор, так ярко освещённый, что я сперва аж зажмурился. И слева, и справа в коридор выходили зарешеченные двери. Над решётками висели доски с какими-то надписями: знакомыми буквами, каким пользуемся и мы, только слова какие-то непонятные. На одной было написано «Ытнемелэ еынвырдоп», на другой «Икинпутсерп еиксечитилоп еынсапо обосо». Что означали эти надписи, я не мог понять, как ни вчитывался. Все камеры были пусты, только в той, над решёткой которой было написано «Ытнемелэ еынвырдоп», сидело несколько орангов. Вид у них был настолько убогий и несчастный, что мне их стало жалко, хотя я, честно говоря, всех их поубивал бы!