— Сперва у меня душа в пятки ушла, — признался я. — Тебе, чтобы разогреться, время надо, а это опасно.
— Да знаю я, черт. Алесио рвет и мечет каждый раз, думает, это я нарочно или же в поддавки играю.
— Скверно это, че[1], тут тебя могут ущучить. И тогда...
— Угу, — кивнул Циклон, усаживаясь на бухту каната, — тогда я напорюсь на своего Тони Джарделло.
— Это точно, кум.
— Что говорить, Алесио прав, и ты прав тоже. Никто ничего не понимает, видишь ли. Я и сам не понимаю, почему мне нужно ждать.
— Ждать чего?
— Сам не знаю: пока накатит, — проговорил Циклон и отвернулся.
Не поверишь, но хотя это меня и не застало врасплох, я все же застыл как вкопанный, а Циклон не давал мне времени опомниться, смотрел прямо в глаза, будто на что-то решаясь.
— Ты догадываешься, — произнес он наконец, — с Алесио и с другими я не могу об этом говорить, иначе придется кому-то съездить по морде, не люблю, когда меня считают чокнутым.
Я сделал то, что делают, когда ничего другого не остается: положил руку ему на плечо и крепко сжал.
— Ни черта я не догадываюсь, — сказал я, — но спасибо тебе, Циклон.
— Мы с тобой хоть поговорить можем, — отозвался Циклон. — Как в тот вечер после Коджио, помнишь? Ты догадался, ты сказал мне: «Продолжай в том же духе».
— Уж не знаю, о чем это я догадался, просто все было здорово, об этом я и сказал, наверное, не я один.
Он посмотрел на меня, давая понять, что дело не только в этом, потом засмеялся. Мы оба расхохотались, чтобы снять напряжение.
— Дай-ка сигаретку, — попросил Циклон, — пока Алесио не следит за мной, как за маленьким.
Мы закурили, повернувшись лицом к реке, к теплому, влажному полуночному ветру.
— Вот видишь, какая штука, — сказал Циклон, словно бы теперь ему стало легче говорить. — Я ничего не могу поделать, я должен драться и ждать, когда придет момент. Когда-нибудь меня пошлют в нокаут всухую, веришь ли, просто страх берет.
— Тебе нужно время, чтобы разогреться, только и всего.
— Нет, — возразил Циклон, — ты прекрасно знаешь, что это не так. Дай-ка еще сигаретку.
Я ждал, сам не зная чего, а он курил, глядя на реку, и усталость после боя понемногу испарялась, скоро нужно будет возвращаться в город. Слова не шли у меня с языка, хочешь верь, хочешь нет, но после всего происшедшего я должен был у него спросить, мы не могли это так оставить, так еще хуже. Циклон притащил меня в порт, чтобы что-то сказать, и мы не могли это оставить так, видишь сам.
— Не очень понимаю, о чем ты, — сказал я, — но, наверное, я думаю так же, как ты, иначе совсем непонятно, что с тобой такое творится.
— Что творится, ты уже знаешь, — отозвался Циклон. — А вот что думать об этом, подскажи.
— Не знаю, — с трудом выдавил я.
— Накатывает всегда одинаково, начинается с полной отключки, мне все без разницы. Алесио что-то кричит в ухо, бьют в колокол, а когда выхожу на ринг, чувствую себя так, будто все только начинается, не могу тебе объяснить, все так чуднó. Если бы не противник, левша там или Кот, я бы мог подумать, будто сплю или что-то в этом роде, а потом сам не знаю, что на меня накатывает — и все заканчивается очень быстро.
— Для противника, ты хочешь сказать, — заметил я в шутку.
— Да, но и я, когда судья мне поднимает руку, ничего не чувствую, будто вернулся издалека, и лишь потом понемногу начинаю понимать, что произошло.
— Допустим, — начал я, не зная, что и сказать, — допустим, что тут такая штука, кто его знает. Но дело в том, что надо идти до конца и не портить себе кровь, ища объяснений. Я, по правде говоря, думаю, на тебя потому и накатывает, что ты сам этого хочешь, и это здорово, и не надо больше об этом.
— Да, — согласился Циклон, — наверное, я сам этого хочу.
— Хотя я тебя и не убедил.
— Да тебе и самому с трудом верится.
— Перестань, Циклон. Ты хочешь одного: послать в нокаут Тони Джарделло, и это, сдается мне, яснее ясного.
— Это уж точно, и все же...
— А еще мне кажется, будто ты хочешь сделать это не только ради себя.