Я изругала себя последними словами и… простила. Потому что никому не пожелаю полжизни вспоминать любимых родителей с той горечью и чувством вины, что выпали мне.
Неужели я увижу их живыми, здоровыми? Неужели смогу обнять, попросить прощения, сказать, как люблю, как ни на кого не променяю! Неужели…
— Леди, хоть озолотите, а под самый борт не поплыву, — высказался рыбак, очень недовольно стряхивая воду с весла и хмурясь на меня. — И не прыгайте вы, ради всех богов, как кошка на мачте, перевернемся! Вот дурак, на золото польстился. Как бы жадность боком не вышла.
Последние слова он бормотал себе под нос.
Я его слышала и даже понимала. Но ничего не могла с собой поделать.
Да и вообще… Совсем уж фатальной моя глупость не была. Родители на носу, естественно, они не могли не заметить странное суденышко, мчащееся к ним в порыве самоубийства. А дальше рассмотрели меня, и завертелось — спустили шлюпку, выслали навстречу. С дядей на борту. Я ясно видела, что родители и сами хотели, но, во-первых, им статус не позволял, во-вторых, шлюпку спустили маленькую, рассчитанную на двух гребцов и двух пассажиров.
А пророчество рыбака все же сбылось. Своеобразно.
Когда до дяди оставалось уже меньше метра, нервы у меня окончательно сдали. Лодки стали бок о бок, мне протянули руку, и я вроде бы даже за нее схватилась. Но от волнения у меня ослабли коленки и закружилась голова. Шагнула, споткнулась, вскрикнула, отпустила руку встречающего и…
И бухнулась не на дно шлюпки, а в воду.
Вынырнула, зафыркала, завертела головой, пытаясь сориентироваться. Рыбак на лодке уже улепетывал, налегая на весла, а мне… Меня со спины с руганью ухватили под мышки, чуть не притопили, то ли в воспитательных целях, то ли случайно. Дядя втянул меня в шлюпку, и я, извернувшись, повисла у него на шее и позорно разревелась, добавляя к соленой морской воде соленые же слезы.
Дядя так поразился, что даже перестал ругаться.
— Испугалась глубины? — удивленно спросил он. — Козочка, ты чего?
Воды я никогда не боялась и плавала не хуже рыбы.
— Соску-у-училась, — провыла я, крепче вцепляясь в дядю. Живой! Без седины на висках, появившейся когда-то за одну ночь. И боли в ярко-синих глазах еще нет. И…
— Эндрю, чего вы там копаетесь? — громовой рык отца с борта корабля вызвал у меня новые потоки слез. Папа, папочка! Живой…
— Ну, устроила водопад. — Дядя пытался ворчать, но его голос был полон сдержанной нежности. — Давайте-ка, поднимайте нас на борт, простудится же в мокром. Вот дурочка. Коза и есть. Дикая!
Он бесцеремонно подхватил меня на руки, как когда-то в детстве, и понес… домой.
Неважно, что на чужой корабль. Неважно, что там все глазеют и удивляются.
Дом всегда там, где тебя ждут и любят.
Глава 5
— Козочка, ну ты надурила. — Папина рука всегда пахла по-особенному. Дорогим табаком, порохом и немного лошадьми. Я помнила этот запах с самого раннего детства. Он всегда означал безопасность, спокойствие и подарок. Как минимум конфету, которую папа втайне от мамы принес ко мне в спальню после того, как меня лишили сладкого за ужином. За особо «великолепные» подвиги и хулиганства.
— Пап…
— Ну что еще за слезоразлив? Вокруг и так достаточно соленой воды, будь она неладна! — Да, отец никогда не мог выносить моих слез. Именно поэтому я с детства старалась не реветь при нем зря, но, если уж всерьез бедокурила и ждала справедливой выволочки от мамы, всегда бежала к нему и разводила сырость. Папа вздыхал и шел к матери, заступаться за непутевую дочь.
— Роб, иди займись делом. — Мамин голос звучал строго, но я слышала в нем едва заметную дрожь. — Оставь меня с дочерью наедине. Я ее успокою.
Я задохнулась слезами и открыла глаза.
Надо ли говорить, что вместо «успокою» получилось ровно наоборот? Я кинулась маме на шею и завыла так, будто не выдохлась только что.
— Откуда в ней столько воды? — пробормотал кто-то, вроде бы сунувшийся к нам папин бессменный адъютант. Погибнет вместе… Нет, не погибнет, не позволю.
Бесконечные слезы предсказуемо обернулись еще одним обмороком.
Через какое-то время я снова очнулась на койке, укрытая по самый нос суконным одеялом. Со спины я ощутила папин бок. Он, как в детстве, устроился с краю. Головой я лежала у мамы на коленях, и она гладила меня по волосам, а дядя уселся напротив и тяжело вздыхал.
На душе было удивительно спокойно. Истерика куда-то подевалась. Меня сильнодействующим успокоительным приголубили? Правильно… Я хлюпнула носом.