Над городом повисло пылающее треугольное солнце. Крыши домов окрасились красным. В небе то и дело появлялись яркие вспышки: это сгорали призраки, летевшие, словно мотыльки, к пирамиде. Она медленно оседала, подминая обугленные руины завода. У самой земли пирамиду перекосило, она врезалась в дом на краю пустыря и начала распадаться на части. Горящие обломки рушились, вздымая облака пыли, земля дрожала, по округе разносился непрерывный грохот.
Через час все закончилось. Город превратился в темную массу без единого огонька. Лишь изредка что-то вспыхивало и гасло в обломках пирамиды.
Назад я вернулся утром, как рассвело. По пустынным улицам ветер гонял пепел и черную пыль, нос щипало от гари. Наш дом сверху донизу покрывали кривые полосы копоти. Мать встретила меня в коридоре.
– Слава Богу, с тобой ничего не случилось! – Она кинулась мне на шею, как только я вошел. – Я уже не знала, куда бежать. Ты видел, как завод взорвался?
– Да, мам. Это я сделал.
– Что? – сдавленно прошептала она, опустилась по стенке на пол и так и осталась сидеть.
Я прошел в свою комнату и сдернул с окна черную тряпку. Небо затянуло серым, накрапывал мелкий дождь. Казалось, весь город собрался на пустыре. Люди, как муравьи, копошились на обломках пирамиды, тщетно ища свои потерянные жизни.
Мать умерла через месяц, когда начались первые заморозки. Перед самой смертью она шептала, что наконец увидит отца. Я нес ее тело по улицам мертвого города, и дома провожали нас пустыми глазницами окон. Истошно выли собаки, лишившиеся хозяев. Руки мерзли, изо рта, словно дым, вырывались облачка пара. Согрелся я лишь у печи крематория. Сжег все дрова, что смог раздобыть в округе, и от моей прежней жизни осталась горстка серого пепла.
Домой я не вернулся. Заночевал в пустой квартире на окраине. Снилось, будто стою у обрыва, а внизу несется широкий бурный поток. Красная вода пенится, идет волнами и водоворотами. На другой стороне люди: впереди – отец и мать, за ними, кажется, все жители города. Мать грустная, отец улыбается.
На следующий день в город вернулось тепло. Хотя ветер оставался холодным, солнце припекало. Пришлось даже снять куртку и свитер. В кустах и под козырьками крыш весело щебетали птицы, вездесущие воробьи принялись купаться в пыли. Так бывает в середине осени: ненадолго возвращается лето, чтобы после окончательно уступить место холодам.
Набив рюкзак консервами, я сел на велосипед и вернулся в бывшее депо. Старик бредил, что до появления гостей рельсы связывали разные города. Пути, на которых раньше стояли цистерны, тянулись прочь от города и терялись в густом лесном буреломе. Я полдня пробирался сквозь заросли, работая топором. Наконец лес поредел. Словно во сне я выбрался из чащи, сбросил рюкзак и устало присел на нагретый солнцем рельс.
Впереди тянулось бескрайнее поле. Высокая пожелтевшая трава колыхалась волнами под порывами резкого ветра. Пахло прелой влагой. Рельсы, едва различимые под осокой, дугой уходили в сторону горизонта.
Я поднялся, закинул рюкзак за спину и не оборачиваясь зашагал по шпалам.
Изумруды на ладонях
– Внучек, это, правда, ты звонишь?
– Конечно, ба. А кто еще?
– Ох, сейчас всюду эти новомодные роботы! Уж и не знаешь, с кем говоришь.
– Не роботы, ба, а цифры.
– Пусть цифры. Смешно тебе, а я их боюсь… Недавно целый час по телефону с соседкой болтала. Гляжу в окно, а ее доктора увозят. Может, померла уже, а цифра ее окаянная все звонит – общаться хочет.
– Ба, ну это же просто! Давай я аккаунт заведу для твоей цифры? Она помогать будет. Покупки делать, разговаривать с тобой…
– Нет, внучек, мне тебя слышать в радость. Звонил бы почаще. Сама с собой я и так говорю. Возраст уже…
– Ба, не смеши! Сейчас цифры везде: в магазинах, в интернете… Даже в фильмах уже только копии, а не живые актеры.
– Но душу-то, внучек, скопировать нельзя. Душа-то как?
– Ба, снова ты про свое! Все, что есть в человеке, в цифру попадает. И если есть душа, то она тоже в цифре скопирована.
– Нет, внучек, душу-то скопировать нельзя. Бог ее вдыхает в человека, и другой такой нет. Вот наступят последние времена, предстанет твоя цифра перед Спасителем, а спасать-то в ней нечего.