– Кого ставили в пример, с того и берет, – рассудительно заметил старший брат. Затем шагнул к стеклянной двери и, воздержавшись от стука, строго уведомил:
– Так, Карэн, официально предупреждаю: ежели я обоссусь, стирать мои трусы, штаны и прочие аксессуары подмоченного туалета будешь ты!
– Вова! – возмутилась мать, – что за выражения! По губам тебе дать…
– Чем это тебе, маманя, аксессуары не угодили? – не скрыл своего удивления сынок.
– Я не аксессуары имела в виду, сам прекрасно знаешь что! – отчеканила, было, родительница, и вдруг вспомнила, а вспомнив, не смогла умолчать:
– И что это еще за «маманя»? С каких это пор ты стал меня «маманей» называть? Фу, терпеть не могу этих «мамань», а еще в особенности, когда «мать» называют…
– Твои антиматеринские идеи, маменька, несколько не вяжутся с твоим интересным положением, ты не находишь?
– Ты нарочно, да?
Стеклянная дверь открылась и выпустила Карэна, – мальчика лет 13-ти, губастого, ширококостного, все еще по-детски припухлого, – местами. В руках книжка. Разумеется. На устах – ехидца младшего брата.
– Идите писать, пожалуйста.
– Сударь, вы сама любезность, – не затруднился с благодарностью старший. И вдруг пригнувшись, чмокнул братца в щечку, юркнул в туалет, быстренько заперся и, переведя стесненный дух, смахнул слезу, ни черта при этом не понимая.
Предательски расцелованный брат исходил за дверью отнюдь не братскими эпитетами типа «дурак», «идиот», «скотина» и даже презренная «сволочь» (не запоздал ли я с кавычками, не словом ли раньше их следовало ставить?).
Телячьих нежностей Карэн терпеть не мог едва ли не с колыбели. Вечно приходилось выклянчивать у него разрешение на ласку, задаривая оторванными от сердца сладостями, задабривая обещаниями… А все от того, что этот тип наотрез отказывался считаться со своим социальным положением и семейным статусом самого маленького. «Подумаешь! Каких-то дурацких два года разницы!» «Не дурацких, а исполненных суровых испытаний взросления и возмужания. И не два года, а два года, один месяц и целых четыре дня!..»
– Ладно, брателло, не гони волну. Вот родится сестренка, соскучишься еще по моей суровой братской ласке. Еще приползешь ко мне на коленях умолять меня о поцелуе, но я останусь тверд и непреклонен…
Тут он, наконец, разобрался с ширинкой, извлек наружу свое хозяйство и не узнал собственного члена. Что-то было с ним не так. Не то чтобы чего-то не хватало, а скорее наоборот, что-то было явно лишним. Однако что именно – с наскоку не разобрать…
– Не дождешься, гад! – кричал между тем брателло за дверью, едва не плача от унизительных перспектив.
Но гад молчал, сосредоточенно исследуя свой причиндал, вертя его и так и этак, и довертелся в результате до того, что мочеиспускаться ему решительно расхотелось, а захотелось размножаться. Точнее, немедленно заняться тем, что способствует размножению. Вот только беда, что не с кем… Он попытался взять себя в руки и для начала спрятал их в карманы брюк. Затем, вспомнив кстати и к месту анекдот, вопросил у собственного члена:
– Чего стоим? Кого ждем?
Член в ответ обиженно промолчал, но стойкости не утратил.
– Будем ссать или глазки строить? – подбросила память еще один анекдот на ту же тему.
– Ты с кем там разговариваешь? – поинтересовалась мать из кухни.
– С унитазом, – соврал он на всякий случай.
– Нашел время болтать! Уже скоро восемь!..
– Слыхал? – обратился он с укоризной все к то же самой части своего организма. – Уже восемь почти, а ты ни бэ, ни мэ, ни кукареку!..
Пристыженный причиндал с мнимой покорностью брызнул струей мимо унитаза. Ну и вредина же он у него!..
Но вот, наконец, он в ванной, старательно мылит руки и разглядывает собственное отражение в зеркале. В отличие от предыдущей встречи в соседнем помещении, омраченной неузнаванием и непониманием, эта вроде бы не сулит никаких отрицательных эмоций. Лицо, отразившееся в зеркале, он сразу признал своим. Ничего лишнего, если не считать зубов. Во всем прочем даже ощущается какая-то нехватка. Ну, например, пушок над верхней губой мог бы быть погуще, пороскошнее, не говоря уже о щетине, роль которой пытаются исполнить несколько длинных разрозненных волосков на подбородке. Зато прыщи удались! Прямо не сопатка, а смоковница цветущая в неурочное время, – дабы взалкавший насытился, а насытившись, благословил, а не проклял…
Тут он решил, что достаточно тверд и психически устойчив, чтобы сейчас же, не сходя с места, узнать о себе всю правду, а не растягивать это сомнительное удовольствие гомеопатическими дозами. Неприятные сюрпризы следует по мере возможности из ближайшего будущего исключать, – насколько это в нашей власти, разумеется…