Но что было, то было. Не почудилось же! И человек не переставал напрягать органы чувств. Прут он тоже не бросил — напротив, время от времени перехватывал его поудобнее.
Три часа спустя он вернулся в машинный зал утомленным и сильно недовольным. Он никого не нашел, хотя несколько раз ему мерещились какие-то тени, исчезающие раньше, чем удавалось их рассмотреть, а главное, не покидало ощущение: все это время кто-то наблюдал за ним. Чертова психика! Как ни дави в себе атавистические страхи на пустом месте, они все равно так и лезут. Не хватало еще принять ошибочное решение, руководствуясь страхами! Для чего нужен мозг? Большинству людей — для более или менее логичного обоснования эмоций, проистекающих от всяких идиотских гормонов, а уж никак не от рассудка. Большинство не осознает своего неразумия и не тщится осознать, а потому даже не стыдится. Человек не причислял себя к большинству. Он — не они. Лишь долг службы может выбить из головы дурь, а он все еще на службе. Придет ли спасение, нет ли — неизвестно, но долг велит повысить его вероятность. И первое, что надо сделать, — выйти наружу и исправить антенну радиомаячка.
Он заправил баллоны скафандра, залез в него и сделал это. Маячок заработал. Пусть его сигнал слаб, пусть он будет прерываться из-за вращения астероида, но все же рано или поздно он, вероятно, будет услышан. Этого пока достаточно. Остается просто ждать. Кто-нибудь другой добавил бы: «И не свихнуться», — но на то он и другой. Человек не верил, что это ему грозит. Пусть сходят с ума слабаки и неврастеники, а его психика под железным контролем.
Так думал он до тех пор, пока, вернувшись, не увидел на потолке зала нацарапанный рисунок: человек, каким его изображают дети лет примерно трех, и бок о бок с ним нечто бесформенное, не то амеба, не то клякса. И психика едва не дала сбой. Пришлось убеждать себя в том, что рисунок просто не был замечен раньше. Почти получилось.
Допустим! Допустим! Пусть рисунку сто лет. Но потолок высок, до него не допрыгнешь и при малой здешней тяжести, на нем не удержишься, и нет никаких сооружений, по которым можно было бы вскарабкаться. Антиграв? Возможно. Но кто позволил бы ребенку баловаться с антигравом в машинном зале? Никакого ребенка сюда вообще не допустили бы. А приди в голову взрослому дикая фантазия царапать не стену, а именно потолок, он, надо думать, изобразил бы что-нибудь более реалистичное и, вероятно, похабное...
На всякий случай человек перетащил найденный в жилом секторе тюфяк в подсобку и забаррикадировал дверь. Железный прут лежал рядом.
Спалось все равно плохо. Не раз настороженный слух ловил слабые, возможно, кажущиеся шорохи. Да что же это за хрень такая! Не хватало еще слуховых галлюцинаций! Яснее ясного: где-то в глубоких штольнях осыпается порода, и шуршащий звук, передающийся по телу астероида, обычен и безопасен...
Черта с два оседанием породы объяснишь рисунок на потолке! И главное, напал-то кто?
Невыспавшийся и злой, человек разбаррикадировал дверь и, выйдя (прут в руке) в машинный зал, цепким взглядом оглядел помещение. Никого. Тогда он поднял глаза вверх.
Рядом с рисунком красовалась надпись. Всего одно слово корявыми печатными буквами.
«ПОГОВОРИМ?»
— С запуском реактора не было проблем?
– Серьезных — нет.
— А с системами регенерации?
— С воздухом разобрался быстро. С водой пришлось повозиться.
– Долго возился?
– Не спешил. Меня больше интересовала работа маячка.
– Разумно. Охранные системы?
– Некоторые были неактивны. С другими я справился.
– При эвакуации подобных объектов почти всегда оставляются сюрпризы: мины-ловушки и тому подобное.
– Имел это в виду. Не встретил.
– Неужели совсем ничего?
– Совсем ничего.
– Некоторым везет. Продолжай.
4
— Эй! Где ты? Ну говори, говори, я слушаю!
Эхо дважды облетело зал и зачахло в негромком гудении механизмов. Человек повторил клич, выждал, поорал еще немного и плюнул. В сотый раз всмотрелся в надпись. Н-да... как курица лапой. Даже хуже. Да еще этот рисунок человечка — кривобокий овал тела, кружок головы и палки конечностей. Руки без пальцев, ноги разной длины и без ступней. Из подробностей лица один лишь рот, причем кривой, как будто человечек болезненно морщится, отведав какой-нибудь кислой дряни. Первобытного художника, осмелившегося нацарапать на стене пещеры такой рисунок, соплеменники съели бы на завтрак: а не тужься, раз не умеешь!