«Вторая попытка»
Пролог
Санкт-Петербург 1 января 1909 года
— Я теперь как старый черный ворон — даже каркнуть не могу…
Сидевший за столом рано постаревший моряк во флотском мундире, с погонами отставного вице-адмирала на плечах, хрипло рассмеялся. И этот смех действительно был похож на клекот старой черной птицы, что во все времена считалось «вещей» и ее карканье, по уверениям православных людей, предвещало одни сплошные несчастья.
В тусклом свете электрической лампочки (в петербургских домах уже давно имелось такое освещение — керосиновые лампы и свечи ушли в прошлое) блеснуло золотое шитье погон и белая эмаль маленького крестика на колодке. Орден святого Георгия 4-й степени Зиновий Петрович Рожественский носил постоянно, как и следовало строкам «статута». Он получил эту боевую награду тридцать лет тому назад, когда заменил у пушек погибшего подполковника Чернова. И этот день ему принес славу — преследовавший пароход «Веста» турецкий броненосец «Фетхи-Буленд» получил от артиллерийского огня русских повреждения и прекратил бой. Хотя будучи военно-морским агентом в Англии он прочитал про совсем иной вариант боя — русский вспомогательный крейсер трусливо удирал, а новейший турецкий бронированный корабль не смог его догнать в виду постоянных поломок в паровых машинах. И это мнение «джентльменов» отчасти подкреплялось тем обстоятельством, что османские моряки «славились» тем, что смогут за короткое время довести даже самые отлаженные и надежные механизмы до состояния полной непригодности — от паровых котлов до орудийных установок. На пушках зачастую не закрывались затворы, стволы не банили, доводили до ржавчины, годами не перебирали машины и не выходили в море. А сейчас турецкий флот вообще представлял самое жалкое зрелище, и не шел ни в какое сравнение с черноморской эскадрой.
— Ладно «Потемкин», на нем пожар случился, но «святителей» с «Ростиславом» можно было бы вывести в поход. Только на «Певчем Мосту» не пожелали пойти оттоманам на уступки, триппер в мозгах у этих дипломатов, сплошные сопли и вонь. Идиоты, боже мой, какие редкостные болваны!
Адмирал едва сдержался от яростного желания схватить что-нибудь со стола и разбить об стенку. Так он поступал с казенными биноклями на своем флагманском броненосце «Князь Суворов», а потом щепетильно оплачивал счета за нах в казну — по полсотни целковых за раз. Но теперь приходилось сдерживаться, на пенсию, даже адмиральскую, таковых безумств не наделаешь. Да и незачем, он теперь не ведет в бой эскадру, вот только то проигранное сражение японцам занимает сейчас все дни и ночи, ведь от войны никуда не уйдешь, она никогда не отпустит свои жертвы.
— Только пара броненосцев, приведи их покойный Чухнин, переломили бы ситуацию, два этих корабля можно смело поменять на отряд Небогатова. Хотя нет — в том бою каждый вымпел был на счету…
Зиновий Петрович судорожно вздохнул, потер ладонью левую половину груди — сердце надрывно болело. Вроде новогодняя ночь, но на душе давно не было ни радости, ни праздников, все мысли в добровольном затворничестве заняла Цусима, то страшное сражение, где ему самому удалось выжить, хотя погибла практически вся ведомая им эскадра.
— Чего беречь корабли, которые сейчас не нужны⁈ Необходимо было тогда бросать в бой все, что под рукой оставалось!
Адмирал трясущимися пальцами вытащил папиросу из коробки, несколько спичек сломал, пока закурил. Сделал несколько судорожных затяжек — табачный дым притупил боль, чуть успокоил Рожественского. И он снова принялся размышлять вслух, ведя бесконечный диалог с самим собой, прекрасно зная, что через толстую дубовую дверь кабинета ни жена, ни дочь его толком не расслышат, только бормотание. И это их успокоит, отойдут — а то переживают, а так убедятся, что жив и думает.
— Будь они, то совсем иная диспозиция! «Ослябю» поставил перед концевым «Орлом», имея в правой колонне, да еще уступом пять новых броненосцев, можно связать главные силы Того. В отряде Чухнина имелось тоже пять полноценных броненосцев — «святители», «Наварин», «император», «Ростислав» и замыкающим «Сисой». Все правильно — головным и концевым броненосцы с новыми двенадцатидюймовыми орудиями, в середине с устаревшими пушками, или десятидюймовыми, но новыми. При нужде можно было и поменяться местами в ордере — я сражаюсь с Камимурой, а Григорий Павлович супротив самого Того. Боже мой, ведь десять броненосцев, десять!
Зиновий Петрович яростно затушил окурок в пепельнице, достал из коробки новую папиросу и закурил ее, уставившись взглядом в стену, на которой мысленно видел развернувшуюся картину предполагаемого сражения, а не того, которое ему пришлось пережить.