– Он делает то, что может, он причиняет себе зло, чтобы больше не любить вас…
– О! Любить меня… Разве что в такой степени, чтобы желать мне зла… Может быть, он уже причинил мне это зло… Я не спрашиваю вас, Фанни, – быстро добавила она. – Если хотите, то, пока мы спокойны, давайте поговорим, поговорим начистоту… Допустим, завтра я уеду…
– Нет-нет, – перебила её Фанни. – Лучше потом, после ужина… Вы же слышите, что уже накрывают на стол.
Джейн долгим взглядом посмотрела на свою подругу.
– Вы хотите, чтобы я поужинала здесь?
– Ну само собой разумеется, – раздражённо сказала Фанни. – Не будем усложнять.
– Хорошо. Вы правы. Я пойду к себе в комнату привести кое-что в порядок. Если я вам понадоблюсь…
Вернувшись, она застала Фанни на том же месте, возле затухающего огня. Она напомнила ей: «Фанни, ужин!» И Фанни, наспех приведя себя в порядок, пошла в столовую, где ещё плавал, слабея, запах духов, принесённый Жаном Фару. Проявив необыкновенную предупредительность, Фару дождался, когда жена сядет.
Фанни отметила, что он тщательно выбрит, причёсан, незаметно попудрен загаром. Смокинг был узок ему в талии, и он откидывал назад затылок, подтягивая плечи друг к другу. «На кого, интересно, он злится сегодня? – промелькнуло у неё в голове. – Может, на меня?..»
Усевшись за стол, она почувствовала себя разбитой, вялой и голодной. Она ела много, к величайшему удивлению Фару, который наблюдал за ней, беседуя с сыном. Джейн тоже беседовала с Жаном, который, прежде чем ответить, выдерживал удивлённую, не лишённую вызова паузу. Когда Фару церемонно наклонил над бокалом жены графин с вином, она посмеялась над ним:
– Не знаю почему, но у тебя сегодня вид почти как у молодого героя-любовника, которому дали комическую роль…
И она расхохоталась непринуждённым смехом, какой вырывается у выздоравливающих или очень усталых людей. Она думала:
«А моё горе, как мне с ним быть в этой ситуации? Когда мне им заниматься? Сегодня было место рассудочности, безрассудству, гневу – всему, кроме горя… Так они его у меня и отнимут…»
Фару покинул дом изящно, ловко, разговаривая, зажигая сигарету, надевая пальто. Фанни считала, что он в прихожей, а Джейн – что он в ванной комнате, когда он уже переходил через улицу. Фанни осталась наедине с Джейн и, сидя напротив неё за столом, покачала головой, немного хмельная от сухого вина:
– Вот это я называю стилем прислуги, такую вот манеру уходить.
– Как это? – озадаченно спросила Джейн.
– Вы не обращали внимания, что никогда не знаешь, в какой точно момент домашняя работница уходит из дома? Она исчезает, как гном. А всё потому, что она всегда уносит какой-нибудь сувенирчик, ломтик телятины для мужа, остатки кофе в бутылке, какие-нибудь кусочки сахара…
Она снова засмеялась. В гостиной, куда она перешла, кто-то уже подкинул дров в камин и развернул на подлокотнике её любимого кресла «бержер» большую вигоневую шаль, и горе, в своей самой эгоистической форме, сжало Фанни горло. Мысль о покинутости, угроза скорого одиночества разогнали преходящее тепло, которым она была обязана обильной трапезе. «С Фару чувствуешь себя такой одинокой…» Она села, обернула ноги покрывалом и закрыла глаза с навернувшимися двумя слезинками.
– Я вам не мешаю? – спросила тихим голосом Джейн.
– Нет-нет, – сказала Фанни, не открывая глаз.
– Вы предпочитаете поговорить сейчас?.. Да?.. Завтра рано утром я могу позвонить по телефону госпоже Дельвай. В сущности, она будет очень рада снова занять своё место…
– Кто, Дельвай? Какое место? – Фанни освободила голову от гребня, шпилек, и её голова легла на длинные, отливавшие влажным чёрным глянцем водоросли волос.
– Дельвай, прежняя секретарша Фару, помните?
– Только не Дельвай, Джейн! Нет-нет, только не Дельвай!
– Что она вам такого сделала?
Под свободно спадавшими волосами и по-восточному белым лбом открылись влажные глаза Фанни – нежной и дикой жертвы кораблекрушения. Она с трудом взяла себя в руки, чтобы прогнать образ той прежней Дельвай – толстой, коротконогой, деятельной, беременной… Дельвай за работой… «А Джейн? А Джейн?..» Джейн отсутствует, Джейн испарилась…
– Ничего, – признала она. – Но на деле есть вещи более неотложные, чем вызов Дельвай. Бумажное хозяйство Фару разве не может подождать? Да пусть оно идёт к чертям, это бумажное хозяйство Фару!
– К чертям – согласна, но не к вам… Подумайте…
– Вот именно. Мне нужно какое-то время, чтобы подумать.
Она снова откинулась на свою подушку волос. Когда внезапно вошёл одетый Жан Фару, она жалобно вздохнула.
– Опять нездоровится, мамуля? Что-то уж очень часто… Почему вы не сходите к врачу?.. Я зашёл только пожелать вам спокойной ночи…
Он поцеловал ей кончики пальцев, и она увидела, что он изменил причёску. На запястье у него был тоненький золотой браслетик, а на рубашке – булавка с камнем, которой она раньше не видела. Обе женщины читали, как в открытой книге, этот ясный язык оставленных женщиной печатей.
– К счастью, я оставляю вас в хороших руках… Спокойной ночи, Джейн…
Он вышел с лёгкой недоброй улыбкой на лице. – Как он доволен, – сказала Джейн. – Он пошёл, бросив нам, если я не ошибаюсь, «отравленный намёк».
– Бедный мальчуган! – сказала Фанни рассеянно.
– О! Ну вы уж… – возразила ей Джейн. – Чем жалеть их, вы подумали бы лучше о себе.
Это множественное число заставило Фанни задуматься. Потрескивание дров в камине и размеренный звук иголки, делающей стежки, навевали на неё дремоту.
– Что это вы там шьёте? – спросила она внезапно. – Ремонтирую мои зимние перчатки, – сказала Джейн. – Кожа на них такая грубая… Им сносу нет, и они очень выручают в дороге…
– Ах да…
При слове «дорога» Фанни вздрогнула. Она представила себе холод, свистящий ветер, белые сухие набережные, увидела номер в отеле с лампочкой без абажура под потолком. Она была не из тех, кто любит изгнание; ей казалось, что быть одинокой – это значит быть отринутой и что в такой ситуации остаётся только ждать.
Прошёл лакей, пронеся в спальню к изголовью кроватей бутылку минеральной воды, апельсины и два стакана.
«Апельсины и два стакана… – сказала себе Фанни. – Всё правильно, скоро вернется Фару».
Она страшилась ночных часов, спаренных постелей и тел, Фару и, возможно, его сладострастной стратегии, которая была отнюдь не безопасной…
«Я его знаю, – заранее выбирая смирение, подумала Фанни. – Он постарается вести себя более достойно, чем сегодня днём… О! Этот день…»
– Джейн! – воскликнула она. – Не можете ли вы мне сказать…
Штопальщица ждала, держа иголку на весу. Она не стала натягивать на своё настоящее лицо маску приблизительно тридцатилетней девушки, и от улыбки у неё на щеке образовалась глубокая горькая складка.
– Фанни, теперь я не вижу ничего такого, что бы я не могла вам сказать…
– Тогда скажите мне, не находите ли и вы, как я, что Фару сегодня проявил себя невероятно?.. Что он был…
Тут она уже не сдержалась, встала и дала выход своим чувствам в крике:
– Я считаю, что он вёл себя так глупо, так глупо, что хуже просто не бывает! Ну почему он вёл себя так глупо?
– А как, по-вашему, он должен был себя вести? – резко возразила Джейн. – Вы думали, он будет блистать остроумием? Или станет вас бить? Или выбросит меня в окно?.. Мужчина в такой ситуации… Из ста не найдётся и одного, который бы вышел из положения с достоинством, если уж не с честью…
Она тряхнула головой.
– Для них это слишком трудно, – заключила она без комментариев, словно оставляя при себе самое очевидное из своего опыта.
– Почему? – слабым голосом спросила Фанни. Джейн откусила нитку зубами.
– Да просто потому. Понимаете, они ведь все застенчивы, – сказала она, употребляя всё то же оскорбительное множественное число. – И потом, так уж они устроены, что во всём, что мы называем сценой или спором, они тотчас усматривают для себя возможность освободиться от нас насовсем…
Фанни ничего не ответила. Она мысленно видела прежние, наполненные любовью дни, когда она плакала и кричала от ревности перед Фару, перед отстранённо молчавшим Фару, вознёсшимся на одну из тех вершин, откуда противник-мужчина взирает на то, как кружится и падает вниз, в пропасть, его самое дорогое достояние, некое надоедливое излишество… Фанни прошлась от одного окна к другому, чтобы размять затёкшее тело. Она остановилась перед Джейн и смерила её внимательным взглядом: