«Как вы думаете, граждане месеенские, — говорил я, — с каким неудовольствием слушали олинфяне всякого кто говорил что-нибудь против Филиппа в те времена, когда он уступал им Анфемунт — город, которого домогались все прежние цари Македонии, когда он отдавал им Потидею, изгоняя ив нее афинских колонистов, причем вражду с нашей стороны он принял на себя, а ту область отдал им в пользование. Как по-вашему, — могли ли они тогда ожидать, что такая судьба постигнет их, и разве поверили бы они, если бы кто-нибудь сказал им это? Однако же, — сказал тогда я, — недолго пришлось им попользоваться чужой землей, а теперь уж на долгое время они лишены им своей собственной земли, позорно изгнаны, не только побеждены, но и. преданы своими же людьми и даже проданы. Вот как ненадежна для свободных государств эта чрезмерная близость с тиранами.. Ну, а фессалийцы? Как вы думаете, — спрашивал я, — в то время, когда он изгнал у них тиранов, и еще потом, когда возвращал им Никею и Магнесию, разве тогда могли они ожидать, что у них будет установлено существующее теперь десятивластие? Или, что человек, вернувший им участие в Пилейской амфиктионии, сам отнимет у них их собственные доходы? Конечно, нет. А между тем, в действительности это уже произошло и стало общеизвестным. А вы, — продолжал я, — глядите на Филиппа, как он раздает вам владения и сулит обещания; но, молитесь богам, если есть у вас здравый смысл, чтобы после не пришлось вам увидать его при таких условиях, корда он уже успеет вас обойти своими обманами и происками. Так вот есть же, клянусь Зевсом, — говорил тогда я, — разные средства, изобретенные государствами для своей обороны и спасения, как валы, стены, рвы и тому подобное. Все это — средства, созданные руками человеческими и требующие на себя расходов. Но есть одна вещь, общая у всех разумных людей, которую природа имеет сама по себе как оборонительное оружие; она хороша и спасительна для. всех, а особенно для демократических государств против тиранов. Что же это такое? Это — недоверие. Его храните, его держитесь. Если будете его блюсти, ничего страшного с вами не случится Чего вы ищете? — спрашивал я, — свободы? Да разве вы не видите, что Филипп не имеет ничего общего с ней даже по своему именованию: ведь всякий царь и тиран есть враг свободы и противник законов. Поберегитесь же того,- заключил тогда я,- чтобы стремясь избавиться от войны, вы не нашли себе господина.
Они выслушали это и шумными одобрениями подтверждали правильность моих слов, а потом прослушали и еще много речей иного содержания, произнесенных послами и в моем присутствии, да еще и позднее, уже без меня; однако, как видно, они все равно не откажутся от дружбы с Филиппом и от того, что он им обещает. И не то странно, если мессенцы и некоторые из пелопоннесцев сделают что-нибудь вопреки здравому расчету, хотя и видят, что для них всего лучше, но странно, если вы — люди, которые и сами понимаете дело, да и от нас, ораторов, слышите сообщения о замыслах, какие ведутся против вас, об осадных сооружениях, со всех сторон воздвигаемых против вас, впоследствии сами, как мне кажется, того не замечая, испытаете на себе все эти действия из-за одного того, что ничего не предприняли сейчас: так удовольствие и беспечность сегодняшнего дня оказываются сильнее той пользы, которая должна получиться когда-нибудь в будущем.
Итак, о том, что вам нужно предпринять, вы сама обсудите потом между собой, если будете благоразумны; что же касается псефисмы, которую надо вынести теперь же, чтобы дать надлежащий ответ, то об этом я скажу сейчас.
Конечно, было бы справедливо, граждане афинские, пригласить сюда людей, принесших те обещания, которым вы тогда настолько поверили, что согласились заключить мир. Ведь ни я сам никогда не принял бы участия в посольстве, ни вы, я уверен, не приостановили бы военных действий, если бы только представляли себе, что Филипп сделает это, Когда добьется мира. Но от всего этого были очень далеки те речи, которые тогда говорились. А кроме того, следовало бы пригласить еще и других. Кого же? Да тех самых ораторов, которые выступали против меня, когда я уже после заключения мира, только что вернувшись на вторичного посольства по делу о приведении к присяге и увидав, как морочат наше государство, предупреждал, свидетельствовал и всячески доказывал, что нельзя оставить без защиты Пилы и фокидян. Те люди говорили тогда про меня, что я пью только воду и потому естественно какой-то угрюмый и сердитый человек; а что Филипп, если только пройдет сюда, сделает для вас все, чего только вы ни пожелаете, — укрепит Феспии и Платеи, смирит спесь фиванцев, перекопает на свой собственный счет Херсонес, а Эвбею и Ороп отдаст вам взамен Амфиполя. Все это говорилось тогда здесь с трибуны, как вы, конечно, помните, хотя вы и не злопамятны по отношению к своим обидчикам. И вот что самое позорное из всего: увлеченные своими надеждами, вы этот мир распространили своей псефисмой на тех же самых условиях даже и на потомков . Вот до какого совершенства был доведен обман, которому вы поддались. Так для чего же об этом я говорю теперь и зачем я требую их вызова? Клянусь богами, я выскажу вам откровенно всю правду и ничего не утаю. Я требую этого вовсе не для того, чтобы, вступив в перебранку, самому говорить перед вами на равных условиях с ними, а выступавшим против меня с самого начала дать сейчас новый случай получить что-нибудь с Филиппа, и не для того, чтобы только попусту болтать, но потому, что со временем, я думаю, действия Филиппа причинят вам еще больше огорчений, чем теперешние обстоятельства. Опасность, как я вижу, все возрастает, и, хотя я не желал бы, чтобы мои предположения оправдались, но все-таки боюсь, не слишком ли близко она уже подошла теперь. Поэтому, когда у вас уже не будет оставаться возможности для такого равнодушия к происходящему и когда о грозящей вам опасности вы уже не будете слышать от меня или от кого-нибудь другого, а все одинаково будете сами видеть и будете хорошо понимать вот тогда, я думаю, вы покажете свой гнев и строгость. Я боюсь только, как бы послы не сумели отделаться молчанием о. делах, за которые они, как самим им известно, получили взятки, а вашему гневу как бы не подверглись люди, которые возьмутся что-нибудь поправлять из погубленных ими дел. И в самом деле я вижу, что часто некоторые обращают свей гнев не столько на виновных, сколько на первых попавшихся под руку людей. Поэтому, пока такое положение еще только готовится и складывается и пока мы еще можем выслушивать друг друга, я хочу каждому из вас, хотя вы и сами это хорошо знаете, все-таки напомнить, кто тот человек, который убедил вас оставить без защиты фокидян и Пилы, — а ведь как раз, завладев этими местами, Филипп и сделался хозяином дороги в Аттику и в Пелопоннес и заставил вас таким образом думать не о вопросах права и не о зарубежник делах,. а о положении в самой нашей стране и о войне, надвигающейся на Аттику; эта война, конечно, принесет, горе всякому, когда появится здесь, но зародилась она в тот именно день. (36) Действительно, если бы вы не были обмануты тогда, не было бы теперь у государства никакого беспокойства: ведь Филипп, конечно, никогда бы не мог пройти с войском в Аттику, раз прежде не одолел нас при помощи кораблей, или не продвинулся сухим путем через Пилы и через заставу фокидян, но ему пришлось бы или подчиниться требованиям справедливости и, соблюдая мир, держаться спокойно или сразу же оказаться перед лицом войны столь же трудной, как и та, которая тогда заставила его желать мира. Так вот в качестве напоминания теперь вполне достаточно того, что мною сказано; но не приведите вы, все боги, чтобы нам пришлось это испытать во всем ужасе на деле! Никому — даже тому, кто сам по себе заслуживал бы погибели, я лично не пожелал бы потерпеть возмездие, которое было бы сопряжено с опасностью и вредом для всех.