— Понятно, — кивнул Сухачёв, — теперь будет! Тут, короче, все рецепты. Сколько чего брать, сколько минут варить, и всё такое прочее…
— А чего тут везде по две цифры написано? — спросил Вакутагин, тыча пальцем в открытую страницу.
— А ты сечёшь, как я посмотрю, Вакутагин, — одобрительно заметил Сухачёв, — шаришь, боец. Короче, то, что печатными буквами, — это сколько ты на складе берёшь… А то, что карандашом вписано рядышком, — это сколько в котёл кладёшь.
— А то, что остаётся…
— Молодец! Рубишь фишку! — Круглое лицо Сухачёва засветилось сытой улыбкой. — Только много не бери, понял? Кулинария — это чувство меры! Все цифры в этой книге проверены поколениями.
Сваришь больше — солдат разбалуешь, а меньше — залетишь. Главное — баланс соблюдать…
— А что останется — на склад сдавать обратно? — спросил Вакутагин.
— Ты чего, охренел? — Сухачёва передёрнуло. — Не врубаешься, что ли, о чём я тебе здесь толкую?! Смотри, — повар водрузил на стол ведро картошки, — это — ведро картошки. По курсу равняется трём банкам тушёнки. Хочешь — картошку ешь, хочешь — у завсклада меняй на тушёнку. Кстати, у Данилыча на складе не только тушёнка имеется…
— Я столько тушёнки не съем, — сказал Вакутагин.
Сухачёв посмотрел на него как на дебила, а потом сорвал с себя поварской колпак и махнул рукой.
— Слушай, а это точно, что тебя сюда назначили? — спросил он.
— Точно.
— М-да… — только и сказал Сухачёв, но потом успокоился. В конце концов, это уже не его забота, через три часа его здесь уже не будет.
Дембель неизбежен…
Перед отъездом за молодым пополнением капитан Зубов построил свою поредевшую роту и назначил старшим в своё и прапорщика отсутствие рядового Гунько — одного из перспективных кандидатов на сержантские «сопли».
Потом Зубов и Шматко загрузились в автобус, который подогнал к казарме Медведев. Именно его капитан выбрал в качестве водилы: боец был исполнительным, умным, сообразительным и совершенно не тормозил, что большая редкость в последнее время.
Зубов и Шматко развалились на сиденьях и, приказав Медведеву везти их как самый ценный груз, стали хвастаться друг перед другом запасами, которыми снабдили их в дорогу заботливые боевые подруги.
— У меня котлеты! — заявил Зубов.
— Оливье! — парировал прапорщик.
— Серьёзная заявка, — ухмыльнулся капитан и снова полез в свою сумку. — Яйца! Вкрутую!
— А такой козырь? — Шматок достал банку консервов. — Шпроты…
— Предлагаю ничью, — примирительно сказал Зубов, и в этот момент автобус резко затормозил, с силой бросив пассажиров на спинки сидений.
— Твою так, Медведев, — зарычал прапор, — полегче, не дрова везёшь!
— Чё стали? — недовольно спросил Зубов.
— Развилка тут, товарищ капитан, — ответил Медведев. — Куда теперь ехать?
— В карту посмотри, лапоть, — продолжал рычать Шматко.
— Так я, это, забыл, — вздохнул Медведев.
— А башку ты не забыл? Разворачивайся, пока не далеко отъехали!
— Отставить разворачиваться! — скомандовал Зубов. — Я знаю эту дорогу как свои пять пальцев… Здесь налево сворачивай…
Двигатель автобуса снова затарахтел.
— Николай Николаевич, так ведь ночь ехать, — сказал прапор.
— Ничего, — ответил Зубов. — Я, как Штирлиц, могу пять минут спать — потом час бодрствовать… Дочка выдрессировала. Скоро сам узнаешь…
Автобус бодро пылил навстречу заходящему солнцу среди бескрайних полей.
Рядовой Соколов, понурив голову, сидел в курилке и жевал травинку. Было заметно, что настроение у бойца — хуже некуда. Это заметил Кабанов, который присел рядом с товарищем и, весело прищурившись, спросил:
— Чё, Сокол, траву куришь? — Он протянул товарищу пачку сигарет. — На, нормальные попробуй…
Но Соколов не курил и начинать курить не собирался.
— Чего смурной такой? — спросил Кабан. — Гунько настроение подпортил? Мне тоже… Командир хренов… Год вместе шуршали, а тут на тебе — раскомандовался он…
— Да при чём здесь Гунько? — наконец заговорил Соколов.
— А чего тогда? — удивился Кабанов. — По старикам грустишь?
— Да Варька, — тихо ответил Соколов, — две недели уже не пишет…
— Фигня какая, — усмехнулся Кабанов и потрепал товарища по плечу. — Большинство баб только две недели и пишет. Ничего.
Переживёшь…
Сокол так посмотрел на него, что Кабан сразу осёкся.
— А, извини, брателло, — извиняющимся тоном заговорил Кабанов, — про вашу любовь в части легенды ходят… Я, Сокол, так думаю: если не пишет, значит, не может, ну палец там поранила или руку сломала…