— Давай, служи.
Не зря, ох не зря древняя армейская мудрость гласит:
«Инициатива трахает инициатора…» Не знаю, кто был тот философ, который сформулировал эту истину, но, как видно, человек был неглупый и по званию наверняка не ниже прапорщика, ежели было у него время этой философией заниматься.
За столом «черпаков» в столовой Ходоков начал канючить. Обида за разбитый нос не давала ему покоя, и он, конечно, считал, что наказание, которым отделался Папазогло, не искупает и соток доли вины наглого «духа».
— …Нам бы деды такое хрен простили! В упоре бы умирали до утра! А мы ему даже в фанеру не засветили! — ныл побитый «черпак», шмыгая носом, похожим на перезрелую сливу. — Добрые все стали!
Сегодня один, а завтра и другие начнут! Не знаю, как вы, а я ему ещё устрою! «Душара» вонючая!.
Гунько долго и пристально смотрел на Ходокова, а потом под столом носком своего сапога со всей силы заехал ему в коленку.
Бедолага согнулся от боли.
— Ты чё, блин? — заверещал он. — Чё за дела?
— Слышь, ты, ур-р-род! — прошипел Гунько так, чтобы «духи» сидящие за соседними столами, ничего не слышали. — Заткни свой рот поганый! А то я щас закончу то, что Папазогло начал! Ещё раз увижу тебя возле салаг — мы тебе сами кукушку отобьём! Понял?
— Значит, вот так, да? — корчась от боли, выдавил из себя Ходоков. — Против своих, да? Ну-ну…
Он медленно поднялся из-за стола и поковылял к выходу, бормоча на ходу какие-то угрозы.
— И где эта сука своих нашёл? — ухмыльнулся Гунько и спросил товарищей: — Может, он это о вас, пацаны?
— Пошёл ты… — хором ответили «черпаки».
На следующее утро Сокол принимал у старшего прапорщика Шматко каптёрку.
— Ну вот, Соколов, теперь это — твоя передовая, — старшина обвёл пристальным взглядом своё крепкое хозяйство, хлопнув ладонями по столу, — это — твой окоп… Ты давай подходи, не стесняйся. — Шматко стал выдвигать по очереди ящики стола, демонстрируя бойцу их содержимое. — Это — твои боеприпасы, и относиться к ним надо соответственно, жёстко контролировать расход и беречь как свою мужскую честь… Пуговицы-шмуговицы, шевроны-шмавроны… Здесь инструменты… Здесь всё для чая… Заварку и сахар будешь покупать два раза в месяц… Я бы на твоём месте у Вакутагина брал… Здесь ножницы, клей, бумага…
Прапорщик потряс тюбик силикатного клея, посмотрел его на просвет.
— А вот и непорядок, — нахмурился Шматко. — Клей-то почти закончился. Видишь, какой бардак без каптёра. Завтра пойдёшь в увольнение… Клея прикупишь… А вот здесь у нас лежит всякая хрень, смотри…
Прапор выдвинул самый нижний ящик и продемонстрировал Соколу его содержимое, к которому, действительно, нельзя было подобрать более точного определения: куски резины, разнокалиберные гайки, болты, мотки провода, бритвенные лезвия, катушки из-под ниток, леска, изолента — всё это, собранное в одном месте, и есть «всякая хрень».
— На самом деле, Соколов, это волшебная шкатулка, — сказал прапорщик. — На все случаи жизни, а в армии всякое случается. Для этого у каждого каптёра должен быть такой ящик, содержание которого он должен хранить и приумножать… Ну вот! — Шматко почесал затылок. — Где бушлаты, подменка, полотенца, ты знаешь. Теперь вручаю тебе твоё знамя. — Шматко отстегнул от брючного ремня увесистую связку ключей и протянул их Соколу. — Береги его как зеницу ока, ефрейтор. Ты теперь настоящий каптёр, а значит, второй человек в роте, после старшины, разумеется. Вопросы есть?
— Да всё понятно, товарищ прапорщик! — бодро ответил Соколов.
— Ну и лады. Хозяйничай!
Шматко ушёл, а Сокол, усевшись за стол, оглядел имущество роты, хранителем которого он стал теперь. Ответственная задача, но лучшему солдату она вполне по плечу.
А вечером новоиспечённый каптёр уже принимал гостей.
Медведев, Кабан и Гунько шумной гурьбой шарились по огромному шкафу с имуществом, ощущая себя уже почти хозяевами всего этого добра.
— Кузя, а ты неплохо устроился, — восхищался Гунько, алчно разглядывая новенькие сапоги. — Как у старшины за пазухой.
— Каптёр — это звучит гордо! — поддержал его Кабанов.
— У тебя я здесь вижу шинельки нулёвые? — вступил Медведев. — Сокол, я одну забил!
Соколу пришлось мягко, но решительно прекратить этот вандализм.
— Так, братва, погодите делить, — сказал он, оттесняя друзей от шкафа и прикрывая дверки. — Я сегодня только первый день, ещё ни в чём не разобрался, так что придётся подождать…
— Первый день, а уже жмётся! — возмутился Гунько. — Что дальше будет?
Глядя на Сокола, Медведев и Кабан сокрушённо покачали головами. Каптёр дружески улыбался, но от шкафа не отступал.