— Слышь, — Сокол наклонился к Кабану и понизил голос, — а твоё мужество, случайно, в кустах не нашли?
Ефрейторы громогласно захохотали. В палату заглянула медсестрица Ирочка и погрозила им пальцем.
Глава 4
В классе казармы младший сержант Медведев преподавал рядовому Нестерову солдатскую премудрость. Медведев решил заняться этим после того, как один раз выяснилось, что Нестеров совершенный «ноль» в общении с себе подобными, то есть солдатами.
Этот пробел в знаниях высокоинтеллектуального солдата следовало заполнить.
Нестеров много знал, умел играть на скрипке, вместе с лейтенантом Смальковым они даже устроили концерт для фортепиано с оркестром в клубе части. Концерт прошёл с большим успехом, после него Нестеров стал «звездой» части, и над его имиджем надо было поработать.
Молодой боец сидел за столом с тетрадкой и тщательно записывал всё, что говорил ему младший сержант.
— …Дальше. Увал — увольнение в город. Пиши…
— Товарищ младший сержант… Но можно же обойтись обычным русским языком. Сказать «увольнение в город»… Зачем так усложнять?
— Усложнять? — усмехнулся Медведев. — Ты вообще математику знаешь, Паганини?
— В объёме школьной программы.
— Знатно. Вот и считай тогда: «увольнение в город», сколько слов?
— Три.
— А «увал» — одно. Так что пиши и не трынди. — Медведев подождал, пока боец запишет всё в свою тетрадь, и продолжил урок: — Итак, «плющить харю» — отрабатывать взаимодействие лица с подушкой.
— То есть спать? — догнал Нестеров.
— Ну вот видишь, варит у тебя котелок! Ещё немного, и станешь шарящим бойцом.
— Но вы сами себе противоречите, — сказал въедливый Нестеров. — «Плющить харю» — два слова, а «спать» — одно. Зачем тогда этот словарь жаргонизмов?
— Слышь, доцент, — нахмурился Медведев, — а как ты два года с людьми общаться собираешься? Ты пиши, а вопросы потом будешь задавать. Так, «чмо» уже было?
— Так точно. «Человек, Мешающий Обществу».
— Хорошо, — кивнул Медведев и на мгновение задумался. — Пиши.
«Туловище» — обращение старослужащего к любому молодому солдату.
— Товарищ младший сержант, — Нестеров поднял глаза от тетради, — но ведь «туловище» — это обидно.
— Кому обидно, Нестеров? Туловищу? Как ему может быть обидно, если оно — туловище? Пиши дальше… «Дух»…
— «Дух» я знаю.
— А как расшифровывается, знаешь? — Медведев ухмыльнулся и сам ответил на вопрос: — «Домой ужасно хочется». Тебе домой хочется?
— Так точно, — грустно вздохнул Нестеров.
— Ну вот. Значит, ты — самый натуральный «дух». Стопроцентный.
— Товарищ младший сержант, но из этой формулировки следует, что вам домой не хочется. А это маловероятно!
— Слушай, Паганини… Тебе мозги на череп не давят? — Медведев встал из-за стола и оправил ремень. — Давят?
Ответить Нестеров не успел: в класс вошёл лейтенант Смальков и, посмотрев на бойцов, спросил:
— Чем занимаетесь?
— Устав учим, товарищ лейтенант, — ответил Медведев, — Нестерова подтянуть надо.
— Хорошо, занимайтесь.
Смальков ушёл, а содержательный урок продолжился. Нестеров был способным учеником и схватывал всё на лету. Правда, у него был один недостаток — он пытался анализировать, чего в армии делать не рекомендуется, ибо служба, дисциплина и устав — это набор абсурдных несуразиц, сочетание которых, однако, и есть основа армейского порядка. Пытаться осмыслить это — значит подвергнуть свой разум большой опасности. Нестеров в силу «детского» срока своей службы этого пока не понимал.
В воскресенье капитан Зубов заявился в роту с пухлым пакетом в руках. Махнув рукой дежурному, который полез к нему с докладом, ротный подошёл к ближайшей тумбочке и поставил на неё пакет.
Бойцы с любопытством наблюдали за действиями командира. Зубов оглянулся; увидев Гунько и Соколова, подозвал их к себе.
— Соколов, у нас трёхлитровая банка есть? — спросил Зубов. — Пустая?
— Не знаю, — пожал плечами каптёр. — Я могу в каптёрке посмотреть.
— Я потому тебя и спрашиваю, что можешь.
Капитан зыркнул на несообразительного ефрейтора, и тот сразу же ушуршал в каптёрку.
— Гунько, а ты принеси из класса каких-нибудь газет, — продолжал отдавать распоряжения капитан. — Быстро!
— Есть принести газет!
К Зубову подошёл Смальков, стоявший в этот день ответственным по роте.
— Зачем всё это, товарищ капитан? — с любопытством спросил он.
— Увидишь, — ответил Зубов.
Гунько и Соколов вернулись. Ротный критически обнюхал банку, определив, что в ней раньше хранились огурцы, приказал Гунько порвать газету на мелкие куски и сложить обрывки в банку.