— Ты меня удивляешь, Нестеров, — вздохнул Смальков, — образованный человек… У тебя же мать — филолог.
— Любой индивидуум должен приспосабливаться к среде обитания, — сказал Нестеров. — Адаптация…
— Приспосабливаться — не значит опускаться. — Смальков заговорил назидательным тоном. — Интеллигентный индивидуум никогда не станет опускаться до среды обитания.
— Значит, вы считаете Российскую армию низкой средой обитания? — нашёлся Нестеров.
— Нестеров… — хотел ответить Смальков, но передумал и протянул бойцу тетрадь: — Иди… На…
— Куда идти?
— «На» в смысле бери, — пояснил Смальков, — а иди куда хочешь.
Но Нестеров остался на месте. Смальков удивлённо посмотрел на бойца:
— Я же сказал, можешь идти. Чего стоишь?
— После вас кровать поправить надо. А то меня потом это… зачмырят.
Смальков резко встал с кровати и направился в канцелярию.
Нестеров схватил табуретку, снял с ноги тапок и принялся восстанавливать на своём полосатом одеяле рубчик, идеальную прямизну которого нарушил Смальков.
«Койка бойца — это его второе лицо! Может, кое-кто из вас харей не вышел, но по койкам вы все должны у меня быть красавцами — ровными и гладкими, как кирпичи» — так говорил Шматко.
Кстати, как наглядный пример армейской философии, эта сентенция тоже была зафиксирована в конспектах Нестерова.
Нестеров положил тетрадь в тумбочку, а затем, оглянувшись по сторонам, подошёл к банке, в которой сидел голодный рядовой Хомяков, и насыпал в неё добрую горсть гречневой крупы.
Хомяков брезгливо принюхался к новому «хавчику», покрутил носом и, быстро двигая своими маленькими зубками, стал бодро поедать гречку.
Нестеров облегчённо вздохнул — проблема с питанием мохнатого питомца второй роты была решена.
На следующее утро, когда бойцы наводили порядок в казарме перед выходом на занятия, младший сержант Медведев подошёл к банке рядового Хомякова. Зверёк лежал поверх обрывков газет, подняв лапки кверху.
— Ишь, растащился, душара, — громко сказал Медведев и крикнул прямо в банку: — Рядовой Хомяков, команда «Подъём!» была для всех!
Ноль реакции — хомяк остался в прежней позе и даже не пошевелился.
— Рядовой Хомяков, пи-пи, — попробовал Медведев более понятный грызунам язык. Но, по-видимому, младший сержант выбрал не тот диалект, а других он не знал — хомяк остался неподвижен.
Медведев взял банку, встряхнул её и, побледнев, поставил на место.
— Твою мать! — выругался он на всю казарму.
— Что случилось? — подскочил к нему Гунько.
— Да он сдох вроде, — сказал Медведев, указывая на банку. — Бойцу пришёл большой кердык.
Гунько взял банку, потряс её и согласился с мнением товарища.
— Накрылась зверюга.
Медведев достал из банки остывшее меховое тельце и внимательно осмотрел его.
Бойцы собрались вокруг сержанта, выдвигая свои версии произошедшего.
— Смотри, даже кровь какая-то, — заметил Гунько. — Блевал он, похоже, перед смертью.
— Так, кто его вчера кормил? — Медведев обвёл взглядом «душар». — И чем, главное?
— По-моему, Нестеров, — подал голос Лавров.
— Точно, — вспомнил Сокол. — Он ко мне ещё вчера заходил крупы для него набрать.
— Где этот хренов скрипач? — заорал Гунько. — Куда, б…, он делся, убивец!
— Точно! — вдруг закричал Сокол и хлопнул себя по лбу. — Там, в каптёрке, значит, возле пакета с гречкой… мы специально две жменьки крупы насыпали… с крысиным ядом! Я утром прихожу… Думаю, ни хрена себе… Мыши сожрали и выжили!. Вот она, значит, где…
Сокол взял банку и продемонстрировал всем несколько гречишных зёрен, смешанных с небольшими красноватыми гранулами.
— Ну, Нестеров, ну тупой, — негодовал Сокол. — Надо же было догадаться ядом хомяка накачать.
Вчерашняя радость сменилась трауром — безвременно погиб рядовой Хомяков.
К чувству скорби по ушедшему товарищ примешивалось негодование туповатым Нестеровым, который жестоко отравил беззащитное животное. А если вспомнить, кто принёс зверя в роту и что он сказал при этом, то становилось вообще не по себе: расстраивать капитана Зубова было себе дороже, ротный был любителем жёстких, масштабных и продолжительных наказаний. У него обычно «умирала» вся рота, один к одному.
Нестеров был найден в кратчайшее время и препровождён в класс для допроса с пристрастием.
«Черпаки» уселись вдоль длинного стола, подозреваемый стоял прямо перед ним и смотрел на судей невинными голубыми глазами, в которых не было заметно и тени раскаяния.
— Так, значит, красные гранулы в гречке тебя не смутили? — строго спросил Гунько.