– Нет, Дуся, это я про твою пламенную страсть.
– А что?
– Не слышишь? Совсем на своем сквозняке оглохла?
Хм… Он о чем вообще, а? Ой, мамочки… Вот это казус. Я на водителя настроилась, а потом отключиться забыла. Цвела и пахла на три ближайших дома. Народонаселению в ночи такая «Камасутра» мерещилась! Все супружеские долги уже перевыполнены, как в ударную пятилетку.
– Савва Севастьяныч, а второй водитель – наш? Это кто вообще?
– Да пока никто, – отмахивается Старый. – Вроде твоего Артемки.
– Ученик? – не верю я. За моей спиной начинает голосить припозднившийся кот, никак от моего дурного влияния отойти не может. Такого не переорешь! Старый одобрительно вслушивается в кошачьи рулады. Хотя нет, это у него уже телефон. У меня, кстати, тоже мобила трепыхается. Ну ее в баню, когда еще удастся одновременно и про работу, и про себя спокойно поговорить?
– Доехали? Ну молодец. Теперь давай обратно. Ты мне скоро понадобишься.
– Савва Севастьянович, а зачем вы сами пошли с грабителем разбираться?
– А захотелось, – хмыкает Старый. – Соскучился без происшествий, решил размяться.
– Амнезию нарисовали?
– Нет. Сделал стандартную «муху», опьянение без алкоголя. Сейчас объект врежется в автомобиль дорожно-постовой службы. Разумеется, без жертв. Права у него отнимут.
– И все? – удивляюсь я.
– Ну а как ты хотела? Наказание по размерам ошибки, не больше и не меньше.
– Не знаю, Сав-Стьяныч, – тихо признаюсь я. – Я… я бы вообще убила бы. Ну если бы мирской была. Сопротивление при задержании, и никаких проблем. Я себя контролирую плохо сейчас. Очень плохо. Дома держусь, а тут…
– Сигарету? Платок?
– Ничего не надо. Я больше про Аньку такое просить не буду. Раз она никому не нужна. Я боюсь, что не справлюсь. Но я постараюсь, честно.
– Дуся! – Старый хлещет себя по некогда белому льняному колену. – Напустила ты все-таки комаров!
– Я хочу как вы. Чтобы за всех отвечать и ничего при этом не бояться. Научите?
– Не научу. Прости, Евдокия.
– Трудное, да? Так я справлюсь. Вы же знаете, я способная.
– Дуся, это не трудно. Это как оружие с собой носить, понимаешь?
Вот уж кто-кто, а я понимаю. Знаю о том, как в живое целиться. Или когда в тебя целятся. Делать из живого мертвое – это ведь тоже, в принципе, ведьмовство. То единственное, на которое способны мирские.
– …как оружие. Кажется, что ты всех умнее и все можешь. А власть – это не сила и не свобода, это, наоборот, обязанность.
– А вы правда все можете, Савва Севастьянович?
– Раньше мог. Сейчас нет, – спокойно отвечает мне Старый.
– Разучились?
– Отучился. Раньше, Дуся, у нас все вс¸ могли. А сейчас плещемся на мелководье. Потому что дальше заплывать никак нельзя. Глубоко.
Я почему-то боюсь, что Старый сейчас нырнет в память о Темных временах. Наверное, в тот период все так изъяснялись – кивками и намеками.
– Дуся, ты прости, конечно, но до дома я тебя теперь не подброшу. Могу до подъезда проводить… Хочешь?
– Зачем? В смысле, спасибо… Вы себя тоже берегите, хорошо?
– Да уж постараюсь, – фыркает он. – Я запамятовал, вы с Артемом расписались уже?
– В договоре об ученичестве? Еще нет. Руки никак не доходят.
– А надо, чтобы дошли. И как можно скорее. – Старый улыбается. Но это приказ.
Третью комнату, по привычке называемую «гостиной», всегда удлиняли перед началом собрания. Визитеров было лишь четверо, но Старый раздвинул вширь стены, приподнял покрытый мелкими трещинами потолок. Заодно увеличилась и дыра на обоях. Сделалась большой, выскочила из-за шкафа. Нехорошо.
– Цирцея!
Кошавка на полное имя не откликнулась, сделала вид, что испорченная меблировка к ней не имеет никакого отношения. Стрекотнула перьями – как веер развернула. Потом угнездилась на спинке кресла, замерла государственным орлом. И битый час просидела, не шевелясь, не мешая разговору. Только когда собравшиеся обсудили важное и принялись прощаться, крылатка, наконец, ожила. Описала вокруг люстры широкий низкий круг и вылетела в форточку, усвистала в ночное зимнее небо.
Будь на месте Старого кто другой, решил бы, что крылатая кошка обучена сыскному делу. Но это не про Цирцею. Она тоскует, хозяйку оплакивает. Старый форточку закрывать не стал: нагуляется Цирля, вернется. Постоял у запорошенного тюлем окна, а когда обернулся, гости были уже в прихожей. Обменивались рукопожатиями и краткими пожеланиями: сухо, как на планерке.
Если не знать, что от тех двоих, которые у галошницы жмутся, в свое время искры на пол-Москвы летели, то решишь, будто они друг друга первый раз в жизни видят. Ну в какой-то мере так и было: у юноши (а для Старого все они юноши, кому меньше трехсот лет) с тех времен уже две спячки прошло, да и барышня не так давно перелиняла. Успешно омолодилась, есть на чем глазу отдохнуть.