На хороших скоростях колонна мчалась не больше часа, а затем дорога круто пошла на подъем. Завыли моторы, машины пошли рывками. Водителям задних машин передние казались жуками, влезающими с горизонтальной плоскости на отвесную. Еще несколько усилий, рывков, дерганий — и колонна встала. Водители вышли из кабинок, огляделись.
На черном небе выгибалась в громадном размахе гора, похожая на белую согнувшуюся человеческую спину, осыпанную паршой каменного рухляка и щебенки. Шоферы переглянулись:
— Тут-то мы накрепко засели!..
— Похоже. Дюже злей подъем…
— Шайтановой спиной, говорят, называется…
В колонне пошумели, посудачили и как-то разом стихли: сморил сон. И когда Корчаков и Садыков пошли по машинам узнать настроение людей, они попали в сказочное сонное царство. Спали в кабинах, в кузовах, в самосвалах, на ящиках, бочках, тюках. Две девушки спали на крыше кабины, крепко обнявшись: если сорвутся, то вместе. Спали не по-домашнему, по-комнатному, заливисто всхрапывая и сладко почесываясь, — спали беззвучно, измученно, пластом.
— Может… пусть спят? — остановился, заколебавшись, Садыков.
У директора вокруг утомленно запавших глаз собрались морщинки нерешительности. Он прислушался к мерному дыханию устало спавших людей, и морщинки разгладились.
— Пусть спят. Ничего не поделаешь, — шепотом ответил Егор Парменович.
Он поднял глаза на луну, определить, много ли осталось ночи, и дернул щекой от упавшей на нее капли дождя. Выставил ладонь, на нее капнула легкая дождинка, вторая, потом еще капелька, а через минуту по лесу и дороге зашелестел, зашептал частый, но мелкий и теплый-теплый дождь. Сразу запахло отпотевшей корой, потеплевшей, дрогнувшей почкой.
— Помощничек пришел! — засмеялся ласково Егор Парменович. — Гуще, гуще, помощничек! Потрудись, похлопочи, друг! Под такой дождь сеять бы! В народе говорят: дай, боже, ведром по жнитву, частым дождичком по посеву. — Он взволнованно сложил руки на животе. — Фу ты, черт, даже утроба дрожит!
Над бортом машины, около которой они остановились, приподнялся человек. Это был Зубков. Он зевнул, причмокивая губами, посмотрел на гору, белевшую под не скрывшейся еще в тучах луной, и удивился:
— Что такое, все еще под этой же горкой стоим? Он опять зевнул и пропал за бортом. Снова засыпая, проговорил бессвязно:
— Директор-то хвосты накручивает: «Давай-давай, посевную сорвем!», а то дрыхнет, черт толстый!
— Он и сейчас сказал бы: «Давай-давай», да не идут машины в гору, — подмигнул луне Егор Парменович. — Подтолкнуть надо.
Сергей снова поднялся над бортом, поглядел на гору я поскреб в затылке всеми пятью:
— Далеко больно толкать. Километр будет, как думаешь? — опустил он глаза и узнал директора. — Будить ребят? — спросил он деловито, твердым, сразу посвежевшим голосом.
Корчаков поднял лицо под дождь, постоял так, будто советуясь с ним, и вздохнул:
— Буди! Ничего не поделаешь. Посевная за горло держит, — дотронулся он до горла.
Зубков скрылся в кузове. Слышно было, как он кряхтит, натягивая сапоги. От его кряхтения в машине проснулись.
— Опять энтузиазм будем демонстрировать? — спросили там вяло и глухо, как в подушку.
— А ты, Левка, на экскурсию сюда приехал? Не нравится — не ходи!
— Может быть, и не пойду. Все равно я на своей спине машину не донесу, — зевая, ответил благодушно Сычев.
Разговор разбудил третьего, Сашку-спеца. Он сказал беззлобно:
— Пускай дед Корчак на своей спине машины в гору тащит.
— Скажешь! У него брюхо поперек лопнет, как арбуз.
— Тише вы! Директор рядом стоит.
В кузове засмеялись приглушенно, потом спросили:
— А сколько сейчас, интересно, времени?
— Скоро два! — крикнул Егор Парменович.
— Ну вот, видите! — поднялся в кузове Сашка-спец и начал надевать в рукава накинутый на плечи полушубок. — В Ленинграде еще и не ложились, а мы уже дрыхнем.
На соседних машинах услышали разговор. Оттуда крикнули недовольно:
— Чего разорались? Одни живете? Что у вас такое?
— Машины надо на гору втаскивать! На чертову спину какую-то! Буди ребят! — крикнул Сашка.
…Они шли в свет фар, и видно было, как опали и потемнели их лица. Они не спешили, переговаривались невыспавшимися, сердитыми голосами, потирали ноющие от неудобного спанья шеи, поеживались, потягивались, еще скованные усталостью. Садыков, раздирая засыпающие глаза, хмурился. Ему не верилось, что в этих вялых, равнодушных, разлаженных людях найдется тугая и, как в поршне цилиндра, в одно направленная сила.
Когда собрались у подножия горы, луна зашла за тучи и стало так темно, хоть глаз выколи. Но начали загораться сразу во многих местах костры, поднимаясь вверх по горе. Их разожгли девчата, горько плача и кашляя от едкого дыма.