Водители побежали к машинам. Мефодин открыл кабину.
— Вася, здорово, друже! — сказал кто-то за его спиной.
Шофер рывком обернулся и увидел человека с глазами-бусинами.
— Шполянский? Ты как сюда попал?
— Целинный энтузияст. А шо? Не веришь?
В голосе Шполянското были и вызов и насмешка.
— Вот так да, — ошеломленно провел ладонью по лицу Мефодин. — Оська Шполянский — целинник… Ладно. Поехали.
— Я з тобою, Вася. Будь ласка, — в спину Мефодину сказал Шполянский.
— Садись, — хмуро ответил водитель.
В кабину сели втроем. Передние машины уже тронулись и сразу пошли па предельной скорости. Мефодин рванулся вдогон. На крутом повороте Шполянский навалился плечом на водителя и, понизив голос, сказал:
— А ты чув, козаче, яки тебе Садык-хан слова казав у городи? «Смотри, Мефодин!» Хай тебя бог милует, Вася, але неначе Садык, на тэ поганэ дило намекал.
— На какое поганое дело? — тихо и трудно спросил Мефодин.
— А з козой, Вася.
«Что за коза?» — подумал Борис.
— Навязался он, сатана, на мою душу! — с сердцем вырвалось у Мефодина. — А ты, Оська, не пугай! Не пугай, слышишь? — крикнул он, бросив на Шполянского быстрый, блесткий взгляд. — С погаными делами кончено! На целину еду, на чистые земли!
Щелчком он сдвинул «бобочку» на затылок и весело поднял одну бровь.
— Садык-хану нужны шоферы некурящие, непьющие, только семечки грызущие. А все же, что там ни говори, есть в нем шоферская душа!
— Разве у шоферов какая-нибудь особенная душа? — засмеялся Борис.
— А как же! — щедро улыбнулся Мефодин. — Лихое наше дело! Свободная профессия! Дурак тот, кто говорит, что шофер, мол, извозчик, подбрасывает да подвозит. Врешь! Шофер — это вроде моряка. Он по-настоящему только на дороге живет. Большое это слово — дорога! С дороги далеко видно! Был бы руль в руках, больше мне ничего не нужно. Всю жизнь готов ехать! Это что, от характера, что ли? — посмотрел он на Бориса.
— Пожалуй, — согласился Чупров. — И очень хорошо, если любишь свое дело. Это уже половина твоего счастья.
— Во-во! — снова улыбнулся Мефодин. Улыбка его была доброй, доверчивой. — Я как получил впервые машину… Ну-у! Куда-а! Счастливее меня никого нет! Без машины я нуль без палочки, а на машине — талант! Я не хвастаю, люди так говорят, спросите. А потому закрепился я за ней намертво!
Борис искоса, осторожно посмотрел на него. Мефодин вел машину с небрежной хваткой опытного водителя. На подушке своей сидит свободно, уверенно, как всадник, слившийся с седлом. И кабину принарядил. По верху боковых окон темно-зеленые плюшевые занавески с помпонами, в стеклянной пробирке бумажный цветок. Не роскошное, но любовное убранство.
— Я дорогу видеть хладнокровно не могу, — снова; заговорил Мефодин после долгого молчания. — Тянет!: Каждый день что-нибудь новое, встречи разные…
— А что ни встретишь, и жаксы и жамая, все клади в карман, — намекая на что-то нехорошее, ухмыльнулся Шполянский.
Мефодин сразу помрачнел, нахмурился, но промолчал.
Борису показалось, что между ними есть что-то, крепко их связывающее. Но что это может быть? Уж очень они разные.
Пышной шапкой весело поднимались Васины кудри. Ими заросла, казалось, и малокозырка-«бобочка», всегда ухарски сдвинутая на одну бровь. А выпущенная на лоб волнистая прядка придавала его лицу неукротимое озорство. Но не только шевелюра, все у Мефодина было кудрявое, бесшабашное, озорное: и пушистые ресницы, и смешные, перевернутые запятыми брови, и задирчивый нос, и трегубый рот с рассеченной верхней губой. И голос был кудрявый, с картавинкой, и даже улыбка, навсегда застрявшая в углах губ, тоже была какой-то перепутанной, то веселой, озорной, с хитринкой, а то несмелой и виноватой.
Совсем другим был Шполянский, высокий, с длинными вялыми руками, с бледным, малокровным лицом, как иглой исцарапанным мелкими, видимо преждевременными, морщинами. Невыразительными были и всегда красненький, насморочный носик, и распущенный, — смятый рот, и голос скользкий, гладкий, без зацеп. Но многое темное могли таить тяжелый волчий лоб и круглые, выпуклые, янтарно-желтые глаза. Остро, внимательно смотрели эти по-птичьи безбровые жмурые глаза, и чуялась за плечами этого человека суматошная, неуютная и нечистая жизнь.
— А у вас какая специальность, товарищ Шполянский? — спросил Борис.
— Анкетируете? — ухмыльнулся Шполянский и коротко ответил — Токарь.
Борис с сомнением посмотрел на его вялые, неловкие руки, нелепо торчавшие из коротких рукавов замасленной До блеска телогрейки. Перехватив его взгляд, Шполянский поднял к лицу Чупрова растопыренные пальцы: