— Вот з этой рукы, з дэсяты, как сказать, пальцив, маю кажный мисяць тыщу. То, как железо, твердо! А инший мисяць и боле пощаетыть. На высших, как сказать, оборотах роблю! На фотокарточку знималы. Пэрэдовик!
— Оська, он все может! — сказал серьезно Мефодин, а ноздри его задрожали от сдерживаемого смеха.
Борису снова показалось, что между ними есть что-то такое, что надо прятать.
— Ну прямо старший научный сотрудник! Он только на потолке спать не может. Неудобно говорит, одеяло сваливается.
Борис и Мефодин засмеялись, а Шполянский не улыбнулся. Кивнув на шофера, он жалеюще вздохнул:
— Ось возмить Ваську. Грандиёзный, как сказать, шофер. Алэ пенять у нас такых людэй? То нет! Отправили на целину из-под бороны карбованци тягать. А шо он заробыть на той целине? На сто граммов нэ заробыть, о куске хлиба уж нэ говорю. Комэдия!
— Не темни, Шполянский! — весело ворвался в разговор Мефодин. — Я на целину по своему желанию еду. Я просился на целину. Понимаешь?
— Орел! Энтузиаст, как сказать! — добродушно и словно любуясь Мефодиным сказал Шполянский, но в глазах его было острое. — Ты тэпэр, Вася, масштабный человек. 3 высоких этажей на тэбэ смотрят.
— Не в том суть, браток! — весь светясь радостью, перебил его шофер. — Ты пойми, почувствуй, куда мы едем! На новые чистые земли! Видишь, впереди нас машина идет, Пашки Полупанова? Это колхозник один, по фамилии Крохалев, всей семьей тронулся на целину. Из России тронулся! И все свои хундры-мундры с собой везет. Значит, думает окорениться на целине. А мы что, хуже людей? — улыбался Мефодин, сверкая зубами. Он был переполнен легкой, светлой радостью.
— Младство! Щеня ты, Вася. Не работаешь над собой, як Воронков каже, — прижмурил Шполянский птичьи глаза. — А колы пропадать на той целине нэ за цапову душу, га?
Мефодин так высоко поднял брови, что они скрылись под кудрявой челкой.
— Молчи, Шполянский! Ты мне на нервах не играй, не порть мне веселое настроение! Скажи лучше, зачем ты, базарная душа, на целину потянулся, чего найти там думаешь? Рожу воротишь? Нет, ты отвечай!
— Зараз отвечу. Волюю деньгами наволочку набить. 3 раннего, как сказать, детства мечтаю на деньгах спать, — с таким напряжением сказал Шполянский, что это уже не звучало шуткой. И вдруг посыпал мелкой, пискливой скороговоркой: — Кохана мамуля, я живу дуже хорошо! Мы з Ваней зразу получилы комнату на осемьдэсят два метра, з отоплением, освещением, з ванною, радьо и тэлевизором. Кохана мамуля, мы з Ваней заробылы за дви недили дви тыщи денег и аж два вагона хлиба. Снабжают нас дуже хорошо. Мамо, сэрдэнько, швыдэнько пришлить нам одну посылочку з сухарикамы, а наилепше з мукой и цукером. Целую вас, ваша доця Вера.
Шполянский закатился быстреньким, с частыми всхлипами, смехом.
— Что это такое? — насторожился Чупров.
— Разве нэ чулы по радьо? Письма родным и знакомым з целинных земель. Кажно воскресенье в семь годын по местному часу. То как железо! Якый-нэбудь отображающий товарищ вроде вас цю брэхню насочинял, нэ наче.
— Нехорошо вы говорите, — строго сказал Борис. — Лучше бы вам помолчать.
— Як нэ москаль, то и руками нэ плескай? — подался Шполянский на Бориса волчьим лбом. — Рот затыкаете порядным людям? Га?
Ответить Борис не успел. Шполянский отвалился на спинку сиденья и, уставив глаза в потолок кабины, заунывно запел:
Песню он перебил долгим затяжным зевком. Потом, не глядя на Бориса, сказал:
— Ваше «помолчать» в зубах настряло. Алэ прошел тот час, колы…
снова заныл Шполянский.
Машина резко остановилась. Мефодин зло распахнул дверцу кабины.
— Шо ты, Васька, шо? — испуганно выставил руки Шполянский. — От скаженный! Молчу, молчу!
— Испугался, что из машины выкину? Надо бы тебя!.. Вот так! — Мефодин крепко взял Шполянского за воротник. — Что жмешься? Ладно уж, сиди… — Он встал на подножку и посмотрел вперед. — Опять кто-то застрял.
— А где ночевка будет, не слышали? — спросил Борис.
— На Цыганском дворе будто бы, — ответил шофер.
— Зайдешь на ночевке? — значительно посмотрел на него Шполянский. — Заходь. Чуешь?
— Приказ директора слышал?
— Хо! Прыказ! — засмеялся темным смехом Шполянский. — Падать, так вместях.
— Сволочь ты, Оська, — глухо сказал Мефодин, низко склонившись над рулем.