Виктор, отвернувшись, улыбнулся. Ему смешно было, что Илья напускает на себя деловитость и серьезность. Если на то пошло, тоже еще мальчишка, а разговор солидный, основательный, лицо суховатое, без улыбки. Для авторитета, что ли, напускает на себя такую солидность? Есть слушок, что прочат его в комсорги совхоза, вот и создает себе заранее авторитет. А может быть, для Антонины старается? Тогда лопух! Тоньке-то как раз танцоры да ухажеры нравятся, а не такая ходячая директива.
Виктор угадал. Антонина сверкнула и на Варолнова еще не потухшими от злости глазами:
— А идите вы с вашими балансами-малансами! Нет, спрашивается, зачем мы сюда потащились? Плохо нам на старом месте было?
— И, что ты, дитятко? — всплеснула мать руками. — И сыто было, и одето, и пригрето. Зачем бога гневить?
— Уймись, Дуня не скрипи, — поморщился Ипат. — Говорено уже не раз. Надоели ваши ахи да страхи.
— А вы бы знали, какой у нас колхоз! — горячо, с вызовом заговорила Тоня, глядя на Воронкова. — Не хуже города! Два клуба, стадион, танцплощадка, гостиница с рестораном, три парикмахерских. В нашей парикмахерской шесть мастеров работают. Перманент, самые модные прически, маникюр, все что хотите! На днях ателье мод откроют. Понимаете? А вы: «Странно рассуждаете, Тоня!» — зло передразнила она.
Помидорчик продолжительно, прерывисто вздохнул. Все посмотрели на него. Он пытался заснуть, лежа на своем чемодане, поджав ноги, сунув руки в рукава и отвернув большой воротник полушубка вместо подушки.
— Вот еще одно дите мучается, — сказала мать. — А где-нибудь материнское сердце кровью обливается. Ты что, сынок, вздыхаешь?
Помидорчик приподнялся, понюхал воротник и брезгливо сморщился:
— Кислятиной воняет.
— Видали, какие трудности человек превозмогает? — засмеялся Ипат и замолчал, прислушиваясь.
Из степи прилетела песня:
Пели два женских голоса.
А вскоре в далеко падавших отсветах костра появились и певицы, одна высокая, широкая в плечах, другая тоненькая и маленькая, едва по плечи подруге.
— Марфа Башмакова, директорова секретарша, а другую не знаю, — заслонившись от костра ладонью, вгляделся Воронков.
— Дамочки! — вскочил вдруг и закричал молодо Ипат. — Зачем топиться? Заворачивайте к нам. У нас здесь полно кавалеров. Я — первый!
— Ой, и веселый же ты, Ипатушка! Ой, веселый! — ядовито сказала жена.
— Верно! — охотно согласился муж. — У меня веселость с кровью по всему телу гуляет!
Первой к костру подошла Марфа. Спутница ее, совсем еще подросток, с глазами детской голубизны, конфузливо пряталась за ее широкую спину.
— И правда! — засмеялась, оглядевшись, Марфа. — Вы что же это всех кавалеров сюда собрали? Лида, садись! Все парни будут наши! Это подружка моя и землячка, тоже ленинградка, Лида Глебова.
— Какая же я вам подружка, Марфа Матвеевна? — тоненьким голоском из-за спины Марфы откликнулась Лида. — Вы мой бригадир и учитель, а не подруга.
Антонина, услышав, что пришли ленинградки, подняла голову и окинула пришедших долгим, изучающим взглядом. Но ничего интересного в них, одетых в черные полушубки и меховые шапки, не было. Разве что квадратно окрашенный рот маленькой девушки. Такого Тоня еще не видела. Она высокомерно отвернулась, сдвинув на затылок платок, показывая высокий модный зачес волос надо лбом. Подчеркивая равнодушие, она вытащила из сумочки колоду карг и начала раскладывать их на коленях.
— Гадаете? — спросила с любопытством Лида. — Можно мне прийти к вам погадать?
— Приходите, — подобрела Тоня. — Мне здесь без подруг скучно.
Воронков, поглядывая на Марфу, форсисто отставил правую ногу. В свете костра зеркально заблестел его начищенный сапог.
— Не спится, Марфуша? — игриво спросил он.
— Ой, не спится, Илюшенька!
— А что так?
— А ночка-то! — бурно вздохнула Марфа. — Кто рано спать лег — пожалеет. Сердце так замирает… будто раскроется сейчас небо и опустится на тебя великая радость. — Она помолчала и спросила: — Не знаете, соловьи здесь есть?
— Здесь только лягушки есть, — грустно откликнулась Лида.
— А что лягушки? Они, девушка, про то же самое поют, если разобраться.
Жавшаяся к Марфе Лида отошла к фикусу. Нежно поглаживая его широкие, теплые листья, она посмотрела несмело на Виктора:
— Это ваш фикус?
— Странно. А чей же еще? — под напускной мальчишеской грубоватостью скрывая смущение, ответил Виктор. — А что?