— Начало трудных и больших дел? Я счастлив, что могу видеть это.
Он помолчал и добавил несмело:
— А мы приехали оказать большим делам маленькую помощь.
— Оказать нам помощь? Спасибо, но я вас не понимаю, товарищ Нуржанов, — сказал Корчаков.
— Сию минуту, сию минуту, — потянулся Галим Нуржанович к лежавшей на столе карте. — Сначала разрешите взглянуть.
Садыков поспешно вскочил:
— Садитесь сюда, мугальш.
Учитель пересел на его место, надел старинные черепаховые очки и склонился над картой.
— Где вы взяли эту карту? — удивленно поднялись его широкие брови. — Она ввела вас в заблуждение.
Директор школы говорил по-русски правильно, с едва заметным шипящим акцентом. Ответить ему не успели. В дверь опять постучали.
— Это Кожагул, сторож школы. Можно ему войти? На улице дождь, — просительно посмотрел Нуржанов на директора совхоза.
— Конечно, конечно! — ответил Корчаков.
Грушин открыл дверь, и в автобус широко, смело шагнул второй всадник, высокий жердеобразный казах с темным, как из обожженной глины, лицом. Было в его внешности что-то тревожащее и пугающее, и Квашнина, вглядевшись, вздрогнула.
Кожигул был похож на высокое, когда-то стройное дерево, которое пытались выдернуть из земли, крутили во все стороны, гнули, ломали, но оно не поддалось, осталось в родной земле и выжило. Но вывихнули Кожагулу поясницу, свернули шею, выбили один глаз и поломали узловатые и длинные, как сучки, пальцы: на одной руке два не гнутся, на другой два пальца наполовину обрублены. А толстый, мясистый рот так располосован поперек ножом или саблей, что губы срослись неправильно: одна половина выше другой, и та, что выше, не переставая смеется.
«Гуинплен… Человек, который смеется», — вспомнилось Шуре и стало стыдно за это сравнение живого, безжалостно изуродованного человека с вымышленным литературным персонажем.
Кожагул снял сочащийся водой красно-бархатный, подбитый пышной лисой тымак и бесцеремонно встряхнул его, обдав всех брызгами.
— Вы полегче! — брезгливо отстранился Неуспокоев.
А Марфа, глядя на Кожагуловы сапоги с широким раструбом и очень высоким каблуком, фыркнула в ладонь:
— Чистый королевский мушкетер из Дюма. Это кто же такой?
А Кожагул уже шел по автобусу, вглядываясь в людей по-птичьи, одним глазом, всем первый подавал руку с растопыренными пальцами и каждому говорил:
— Издрасть…
Не успел он поздороваться, как в дверь снова кто-то поскребся и жалобно заскулил.
— Это Карабас, — смущенно улыбнулся директор школы.
— Пусть, пусть входит! — радушно прогудел Корчаков. — Мы гостям рады.
Грушин снова открыл дверь, и в автобус одним прыжком, плавно и легко влетела сухоребрая, на высоких тонких ногах, снежно-белая собака, непонятно как сохранившая свою горностаевую белизну среди весенней грязи. Голова ее с узкой длинной мордой была черная, словно ее окунули в тушь. Собака села против Грушина и доверчиво дала ему лапу.
— Вот умница! — восхитился шофер.
— Карабас, лежать! — строго крикнул Нуржанов, и собака с покорным вздохом легла у дверей.
— Карабас? — весело удивился Неуспокоев. — В честь опереточного маркиза Карабаса? Вот не ожидал!
— Карабас по-казахски — черная голова. Только и всего, — вежливо объяснил старый учитель и снова наклонился над картой. — Приблизительно здесь должна быть цепь топких озер и солончаковых болот. Тянутся строго с юга на север. Трасса для перелетных птиц! О, какая здесь охота!
— А броды здесь есть, мугалым? — почтительно спросил Садыков.
— Сейчас, весной? Человек проберется, и лошадь, пожалуй, пройдет. Говорят, и верблюды иногда проходят.
— Верблюд прошел. Сам видел! — оживился Садыков.
— Плыли же поперек утки! — Неуспокоев прикрыл длинными ресницами насмешливые глаза. — Мы, видите ли, товарищ Нуржанов, верблюдом топографию проверяли.
Старый учитель удивленно посмотрел на прораба и сказал ему:
— Но для верблюда надо тропинки знать. А то и верблюд увязнет. Недаром у этого болота название: Шыбын-Утмес.
— А что это значит? — полюбопытствовал Неуспокоев.
— Только муха пройдет.
— Зловещее название. Постойте, постойте… Шыбын-Утмес? Вас предупреждали ведь в городе об этом Шыбын-Утмесе, — посмотрел прораб на Садыкова. — Товарищ Грушин, кажется, и предупреждал. А вы — «слушок!»
— Ты мне скажи, почему Шыбын-Утмес на карту не нанесен? — глядя в пол, сердито спросил его Садыков.
— Это вы у дорожного отдела спросите! — мрачно прогудел Корчаков. — Это их изделие. Так сказать — подарок целинникам! Ох, и поблагодарю же я дорожников.