— Когда же перестанем мы пустые, высокопарные фразы выкрикивать? — поморщился директор. — Хороший коллектив один пьянчужка не замарает!
— Замарает! Одна паршивый овца все стадо портит!
— Верно! Но коллектив — не стадо.
— Над грешной душой шофера Мефодина идет спор темных и светлых сил, — раздался за спиной Чупрова бархатный баритончик Неуспокоева. — Совсем как в античных трагедиях! Присоединяюсь к темным силам. Мне непонятна ваша горячность, Борис Иванович. Вы же сами сигнализировали о пьянке шоферов, а товарищ Садыков сделал оргвывод. Так сказать, «по следам ваших выступлений». В чем же дело?
— А теперь я узнал другое! — не обернувшись к Неуспокоеву, глядя только на Егора Парменовича, горячо сказал Чупров. — Он от радости выпил, что едет на целину! Вы не представляете, как много значит для него целина!
Прораб скептически гмыкнул, а Садыков зевнул, вытирая пальцами выступившие слезы, и сквозь зевок сказал:
— Аэта у нео неоошая.
Это значило: анкета у него нехорошая. Борис вздохнул, переламывая вспыхнувшую злость, и встретился с глазами Егора Парменовича, ласковыми и одобряющими. Так старость смотрит на хорошее и молодое. Успокоенный Борис обрадованно улыбнулся.
— А вы видели, как он работал на переправе? — Грушин переставил стул и сел лицом к прорабу и Садыкову. — Завязла не его машина, завязла моя! А он барахтался в трясине, пока не почернел!
— Видел. А что в этом особенного? — пожал плечами прораб. — Мы все так на переправе работали. А Мефодин плохой пример молодежи. За ворота таких!
— Вот верно сказал! — крикнул Садыков. — Мефодина в оглобли не введешь. Верно говорю.
— Полегче бы, Курман Газизыч, — тихо сказал Корчаков. — Это же люди, а не ходячий идеал.
— Такими кусками, как Мефодин, не бросаются! — горячо подхватил Грушин.
— Отменить? — встал возбужденно Садыков. — Давай, приказывай, директор!
Егор Парменович покосился на его измученное лицо, на неспавшие глаза и пожалел завгара. У человека и без того неприятности, и впереди, пока не кончен поход, их будет, видимо, не мало, и отвечает за все он.
— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласился Егор Парменович и заботливо добавил: — Вам поспать надо. Вторую ночь спать не придется. До рассвета — пустяк, а вам в разведку.
— Разведка дело знакомое, — довольно ответил Садыков и сел.
Борис растерянно посмотрел на директора. Пригнув голову к плечу, сощурив умный глаз под седой бровью, Егор Парменович смотрел на Бориса и сочувственно и насмешливо.
— Мозжит, — потер он, морщась, колено. — Даже не разберешь, где болит, а от этого не легче.
— Это к дождю, — сказала Шура.
— Нет, видно, к старости, Александра Карповна, — горько улыбнулся директор и встал. — Пойду ногу растирать. Варвара небось нагрела уже вашу мазь, Александра Карповна.
Он пошел прихрамывая к дверям. За ним поднялся, зевая, и Садыков. Они вышли.
— Вот и все! — сказал для чего-то Борис сломавшимся от обиды голосом. Он взял чайную ложку и начал внимательно ее разглядывать.
Грушин строго посмотрел на него:
— А вы учи́тесь дело до конца доводить.
Борис встал и молча вышел из комнаты.
…При его входе Мефодин вскочил со стула так стремительно, что заметалось пламя свечи. Напряженные, ожидающие глаза шофера смутили и напугали Бориса.
— Садыков не согласен, — коротко сказал он, глядя на доску с плохо стертой арифметической задачей.
— Та-ак, — протянул Мефодин, растерянно погладив переносицу. Глаза его мигнули несчастно. — А насчет совхоза? Как?
— Тут прораб вмешался. Требует — за ворота! Но я буду говорить с директором.
Мефодин, по-детски оттягивая пальцами нижнюю губу, помолчал, потом крикнул пресекшимся голосом:
— Незачем говорить! А ну вас всех к хрену и с целиной вашей!
Не глянув на Бориса, он выбежал из комнаты.
Борис подошел к свече, сковырнул теплые, мягкие оплывы, не спеша скатал в шарик и, с силой запустив им в угол, тоже вышел. Но на дворе остановился в раздумье. Надо еще раз поговорить с Мефодиным, успокоить его. И с Егором Парменовичем надо поговорить. Это уж обязательно!
Борис поспешно вернулся в школу. Классная дверь была прикрыта неплотно, и в широкую щель Борис увидел Мефодина и Шполянского. Они стояли спиной к двери, лицом к свече. Шполянский встряхивал что-то в руке и говорил презрительно:
— Вже я бачу, якый то пиджак. У нем еле душа держится.
Только теперь Борис заметил, что Мефодин стоит в одной рубашке, а Шполянский встряхивает и подкидывает на руках его пиджак.