— Опять же двуборт. А тэпэр шик — одноборт. Нэ товар!
— Тогда в долг дай! — с мучительным стыдом попросил шофер.
— Смеешься з мэнэ? — спокойно ответил Шполянский. — А платить чем будэшь? На дурняка хотишь взять? Зараз ты отставной козы барабанщик. Бильш ничого! Зараз ты нэ можешь от так! — выразительно схватил он ладонью воздух и, зажав в кулак, сунул в карман.
— Нужно мне сейчас выпить, нужно! Можешь ты это понять? — отчаянно крикнул Мефодин.
— За всяко врэмя! Массу клопот маю от своей отзывчивой души. Гоп, кумэ, нэ журысь! Зараз выпьем! — с дружеским сочувствием хлопнул Шполянский шофера по плечу. — Пид одно дельце. Чуешь, сэрдэнько?
— Под какое дело? — прозвучала в голосе Мефодина враждебная настороженность.
— Алэ ты бачив, у Шполянского погани дила? Грандиёзный комик! К нёму с образамы, он с гарбузамы. Ну, пишлы швыдэнько! — весело обнял Шполянский шофера за поясницу.
— Погоди! — высвободился тот, отступив на шаг. И, стукнув кулаком по столу, крикнул — Не надо!.. Не надо, сука ты поганая!
Свеча упала и погасла. Мефодин выбежал из класса, не заметив Чупрова. За ним промчался Шполянский.
Борис вошел для чего-то в класс. Долго искал и зажигал упавшую на пол свечу. Сел за учительский столик лицом к доске. Подперев голову руками, глядя на доску, глубоко задумался. Перед ним по-прежнему стоял Мефодин, то с лихорадкой в глазах, то с глазами, мигающими несчастно, по-собачьи покорно. Ах, как нужно было сейчас Мефодину схватиться за чье-нибудь плечо и как он искал этого! Борис шевельнулся и переменил позу. Какая-то необъяснимая душевная неловкость томила его и мешала думать о Мефодине. А когда шевельнулся, сразу понял: он, не переставая думать о Мефодине, мучительно, напряженно хотел уловить, что неверно в проступающих на доске цифрах:
12×9 + 24: 4 = 11
И вот теперь понял. Неверен ответ! Он вскочил, подбежал к доске и, перечеркнув крестом 11, вывел так же крупно 33. Держа мел в руке, сказал вслух:
— Вот в чем дело! Задача, оказывается, неправильно решена.
Ему хотелось еще что-нибудь делать, куда-то спешить и с кем-то спорить, даже ругаться! Ему было обидно и совестно.
Глава 17
Барабан Яна Жижки
К удивлению Бориса, в доме директора никто, кроме Садыкова, еще не спал. Все по-прежнему были в столовой, но теперь пересели к столу. Один Егор Парменович полулежал на диване, вытянув болевшую ногу, обмотанную чьей-то шалью. От директора едко и сладко пахло мазью. А все сидевшие за столом сбились в одну сторону, чтобы быть поближе к Галиму Нуржановичу и лучше слышать его тихий голос.
Старый учитель ходил по комнате легко, неслышно, ни за что не задевая. Видно, не один вечер прошагал он по этой привычной дорожке вдоль стены, мимо этажерки, набитой книгами, и передумал не одну думу.
Слушали его внимательно. Грушин, поставив на стол кулак на кулак, положив на эту опору подбородок, медленно переводил глаза за ходившим Галимом Нуржановичем. Шура слушала жадно, навалившись грудью на стол. Марфа, заслушавшись, так туго закрутила угол скатерти, что на столе двигалась посуда. Неуспокоев прихлебывал чай, но с каждым словом Галима Нуржановича глотки становились все реже и реже, и он резко отодвинул стакан, когда учитель сказал:
— Я хочу, чтобы вы поняли все величие дел, которые собираетесь делать. В записях Темира есть интересная мысль. — Он подошел к дивану и взял лежавшую рядом с Корчаковым тетрадь, сшитую из многих ученических тетрадей. Полистав ее, найдя нужную страницу, учитель прочитал: — Вот!.. «Распахать целинную степь — это то же, что открыть новый материк. Люди, сделавшие это, будут достойны славы Колумба!»
— Люди, достойные славы Колумба! — засмеялся вдруг нервно Неуспокоев. Пухлые, капризные его губы стали суровыми и злыми. — Какая высокопарная ерунда! Колумбы толпами не ходят. Колумб был один!
Директор быстро обернулся к нему, шумно вздохнул, будто удерживая себя от чего-то. Затем перевел взгляд на Бориса и сказал:
— Интереснейшая вещь, Борис Иванович! Покойный сын Галима Нуржановича, агроном, еще до войны работал над проблемой хозяйственного освоения целинных степей. Он пропагандировал эту идею, делал опыты, собирал чужой опыт, и все это записано здесь, в этих ученических тетрадях. Это труд трех лет! — Голос Егора Парменовича рокотал, как басовая струна. — Темир Нуржанов наш соратник. Он пахарь нашей нивы, работник нашего общего народного дела!
— Теперь дело всерьез пошло, теперь покатилось! — твердо, по-хозяйски сказал Грушин. — А первым каково было? Силенку, да еще какую, надо было иметь!