— Как сел покурить, так сразу как в воду канул. Вымотался окончательно, — ласково посмотрела на него Шура.
— Пойдемте с нами, товарищ корреспондент? У нас с кавалерами кризис, — кокетливо улыбнулась Борису Марфа. — Кто лес валит, а которые от лесоповала освобождены, те вон об амортизаторах толкуют. Нашли темочку!
— Постойте, а триста тысяч наличными и сапоги на Медного Всадника? — посмотрел Борис на ее ноги.
— Порядок! — протянула Марфа ногу в небольшом кирзовом сапоге. Она засмеялась грудным воркующим смехом. — Илюшечка Воронков выручил своей запасной парой. Ножка у него, как у барышни. А к наличным Егор Парменович комсомольца с наганом приставил.
Они говорили очень тихо, но Садыков беспокойно зашевелился, открыл глаза и спросил плохо повинующимся голосам:
— За Трушиным и Воронковым послали?
— Давно, Курман Газизыч! — крикнул один из шоферов.
— Да вот они идут.
К костру подошли торопливо Воронков и Грушин.
— Приказано явиться, товарищ майор! — весело и щеголевато отрапортовал Илья.
— Как с лесом, Воронков? — спросил не вставая Садыков.
— Кончаем, вот-вот прорубимся, — ответил Илья. — Идем, значит, дорожку осматривать?
Растопыренные пальцы, лежавшие на груди, вздрогнули, но Садыков не шевельнулся. Он за эти секунды ухитрился снова уснуть.
Воронков и Грушин переглянулись.
— Жаль, а прядется, — сказал Воронков. — Будите, Степан Елизарович.
Грушин притронулся осторожно к плечу завгара:
— Начальство, встрепенись!
Садыков вздрогнул, крепко провел по лицу ладонью и улыбнулся сонной улыбкой:
— Дома был. Дочку видел.
Суровое, тугое, как сжатый кулак, лицо его обмякло, подобрело. По-прежнему улыбаясь, он не спеша зажег прилипшую к губе потухшую папироску и, спохватившись, вскочил.
— Айда, пошли! Ночь обогнать надо. Нет, не обгоним! — посмотрел он на солнце. — Придется «Слезы шофера» ночью проходить…
…Пошли через невысокую гряду, заросшую молодым сосняком, белевшим кое-где залежавшимся снегом. Здесь и нагнал их запыхавшийся Полупанов.
— Разрешите, товарищ Садыков, — обратился он к завгару, — посмотреть, какие это такие «Слезы шофера»? Мы, ленинградцы, к проспектам привыкли, а в узкости застрять можем.
В голосе его было покаянное, виноватое. Мучила его брошенная машина.
— Какой разговор? Иди, пожалуйста, — ответил завгар.
Противоположный склон гряды спустился крутым уступом. Марфа пропаще завизжала, когда ее, тяжелую, неудержимо понесло вниз, на дно ущелья, забитого обломками скал. Грушин, глядя на эти каменные россыпи, сдвинул ушанку и потрогал лысину.
— Побьем мы здесь машины, Курман Газизыч, ей-пра, побьем!
— Это еще не самое страшное. Пошли дальше, — ответил ему Садыков тоном, не сулящим хорошего.
Узкую дорогу, по которой они теперь шли, стиснули черные скалы, нацелившиеся друг на друга каменными лбами, как бараны в драке. Вскоре дорога вырвалась из этой щели, но налетела на большую, с двухэтажный дом, скалу. Она сорвалась с вершины, загородив наполовину древнюю караванную дорогу, и замерла перед новым сумасшедшим прыжком вниз. А что внизу? Обрыв или пологий скат? Дорога здесь, будто свалившись набок, огибала скалу узким карнизом в крутом повороте.
— Н-да, местечко! «Слезы шофера», ничего не скажешь, — с уважением вздохнул Полупанов. — На такую дорожку глаз да глаз нужен. Твердая рука тоже нужна. Не то как раз загремишь вниз.
— Тогда мне сухари сушить, трибунал мне тогда, — сказал глухо Садыков. — И люди, и техника, все на моем балансе. За все, как на фронте, отвечаю. Что?
— Так уж прямо и трибунал, — возразил бодро Грушин и добавил деловым тоном — Нежелательно, конечно, вниз греметь, а все же проверить надо, много ли лететь придется.
Он поднял с усилием большой камень и сбросил его вниз. Пропасть ответила летящим гулом и тихим шуршанием оползающего щебня и песка.
— Не надо! — испуганно попятилась Шура и натолкнулась на Бориса.
Он успокаивающе пожал ее локоть.
— И до чего же вы, доктор, нервная собой! — улыбнулся Воронков. — Мировая трусиха!
— Конечно, трусиха, — нервно засмеялась Шура. — Есть у меня такой грех: высоты боюсь.
— Тогда я вам компания! — подхватила Марфа и покрутила пальцем, по груди. — У меня вот здесь от высоты тосковать начинает. Очень это при моей работе мешает.
Садыков медленно отсчитал шаги от упавшей скалы до обрыва: