— Коридорчик не шибко широкий. На фронте бывало такое дело. Прочистят минеры коридор на ширину гусеницы, и тут вся твоя жизнь. Делай! А метр в сторону — и на воздух! — Он снял танкистскую фуражку, повертел — перед глазами, забыв, для чего снял, снова надел. — Там были циркачи, по проволоке «тридцатьчетверку» проведут! Понимаешь? А у нас… Конечно, зелень, молодая травка! Что?.. Правильно директор сказал, какой разговор?
— А мне нравится! — громко, с удовольствием сказал Неуспокоев. — Люблю цирк, опасные номера.
— Слушай, прораб, — подошел к нему Садыков, — а если столбы? Понимаешь? По краю столбы поставить, чтобы шофер видел край? Делай, а?
— На большом расстоянии? — озабоченно посмотрел на него прораб.
— Считай полкилометра.
— Тогда лучше балюстраду с точеными балясинами, — серьезно, пряча насмешку, ответил Неуспокоев. — А вы подумали о том, как будем врывать столбы? Камень! — топнул он. — Бурить, взрывать, зубами грызть? Вы лучше людей столбами по краям расставьте. Энтузиасты! А вам без хлопот.
— Зачем так говоришь? — отступил ошеломленно Садыков.
— А что вас так возмутило? — спокойно пожал плечами Неуспокоев. — Наши парни спасибо вам скажут. Они рвутся к подвигу! А здесь настоящий подвиг, романтика опасности, а не романтика перевыполнения норм укладки бетона.
— Значит, вы не верите, что наши ребята встали бы маяками вот здесь, на этом самом краю?! — закричал вдруг Воронков, подбегая к обрыву. — Встанут, если понадобится. И нечего над энтузиастами насмешки строить!
— Видите ли, товарищ Воронков, — холодно ответил прораб, — энтузиазм консервировать нельзя. При длительном употреблении он выдыхается, скисает. Но это мое частное мнение, можете с ним не соглашаться.
— И не соглашусь! И никогда не соглашусь! — сдавленным, перехваченным тенорком крикнул Илья.
— Прекрати, Воронков! Дискуссию в другом месте организуешь! — резковато вмешался Грушин.
Илья недовольно замолчал. А Степан Елизарович обратился к Садыкову:
— А дальше как, Курман Газизыч? Все так же: справа стена, слева без донышка?
— Сказал уже, считай полкилометра. Однако там дорога много шире. Пойдем посмотрим?
— Обязательно.
Садыков, Грушин, Полупанов и Воронков ушли. После их ухода все долго молчали. Слышен стал ветер, с журчаньем и всплесками, как река, плывший по ущелью. Он обдавал пронзительным весенним холодком и пахнул ледоходом, будто только что пролетел над искрошенными льдинами и черной пенистой водой. Вместе с ветром в ущелье вполз знобящий волчий вой.
— Его только и не хватало для настроения, — хмуро сказал Борис.
Марфа фыркнула в ладонь:
— Тоже свое частное мнение высказывает. Недоволен предстоящим сокращением ихнего штата.
Шура села на камень, — слабо зевнула и повела плечами:
— Холодно становится, и спать хочу… Нет, я не то хотела сказать. — Она несмело улыбнулась. — Я не гожусь в герои, а поэтому я вернулась бы назад. Ну, потеряли бы дней пять…
— Дней пять? Да вы что? — всполошилась Марфа. — Мой Егор Парменович с катушек свалится! Он, говорят, во сне посевную видит, кричит и директивно ругается!
— Я его понимаю, — откликнулся Неуспокоев. Он закуривал и, не гася спички, неприятно усмехнулся. — В рекордсмены рвется Егор Парменович.
— Непонятно что-то, — покосилась на него Марфа. — Как это — в рекордсмены рвется?
— А что же тут непонятного, милая Марфуша? — снова усмехнулся Неуспокоев, бросив догоревшую спичку. — Если уважаемые Егор Парменович и Курман Газизович за остаток дня и ночь перепрыгнут через Султан-Тау, проведя колонну чуть ли не по козьим тропкам, то об этом заговорят в обкоме, а очень возможно, и где-нибудь повыше. Понятно, оттуда последуют для товарищей Корчакова и Садыкова всякие весьма приятные вещи. Еще бы, обеспечили сверхранний сев на целине!
Шура сплела пальцы и выгнула ладони так, что хрустнули суставы. В глазах ее была тоска.
— Это тоже ваше частное мнение? — тихо спросила она.
Неуспокоев не ответил, отошел от скалы и сел на камень, на котором сидела Шура. Девушка сжалась и чуть отодвинулась, но прораб не заметил этого.
Из-за скалы вышли Корчаков, Садыков и все остальные. Неуспокоев поднялся, чтобы идти им навстречу, но его остановила Марфа:
— Погодите, я с вами желаю спорить! Вы нам много наговорили, а я вам одно скажу: сезонник вы! — По тону чувствовалось, что для нее хуже «сезонника» нет ничего на свете. — И ваше частное мнение можете оставить при себе. Я лично с Воронковым согласна. Высоты я страх как боюсь, а надо будет — встану здесь, на краешке, столбом!