Автобус шел уже полным ходом, его дергало и мотало во все стороны, мелкая щебенка щелкала по кузову. Молчание натягивало нервы, и Борис не выдержал.
— Посмотрите сюда, Александра Карповна, — указал он в окно.
В автобусе не было огней, и горы были еще ясно видны.
— Видите, две жуткие, исковерканные скалы друг против друга? Когда не бывает луны, ночкой потемнее они сходятся и зверски дерутся, калечат друг друга. Не верите? Честное слово! Поэтому они такие исковерканные, изломанные, вывихнутые. Эх, черт, вот бы посмотреть драку скал! Почему они дерутся? Они полюбили одну и ту же девушку.
— Ну и фантазия у вас! — покосилась на него Шура, и глаза ее блеснули в полутьме, засмеялись.
— А теперь вон туда смотрите, — повел Борис пальцем по стеклу, пытаясь указать на угрюмую гору, куполообразная вершина которой блестела как костяная. — Видите, голый череп, низкий лоб, жесткие морщины на щеках? А глаза, подлец, спрятал! Это старый отставной палач или сам Вий. Такое если приснится ночью!.. — Он засмеялся.
Шура тоже засмеялась и крикнула Неуспокоеву:
— А вы видите Вия, Николай Владимирович?
Прораб не обернувшись пожал плечами. Шура нахмурилась и, остро щелкнув замочком сумочки, решительно встала. Покачиваясь на дергающемся полу автобуса, она подбежала к Борису, села рядом, обняла за плечи и горячо зашептала:
— Выпрыгнем, когда до обрушившейся скалы доедем? Хорошо? И встанем там… Покажем машинам край… Борис Иванович, милый, ну пожалуйста! — обжигала она щеку Бориса горячим дыханием.
И Борис, счастливо улыбаясь, молча, медленно опустил ресницы: «Вы еще спрашиваете? С вами куда угодно!»
На шепот Шуры обернулся Неуспокоев, включил свет и посмотрел на них подозрительно и ревниво. Они сидели, как и прежде, далеко друг от друга, но во взглядах, которыми они обменивались, был веселый сговор.
Автобус вошел в горную щель. Свет фар запрыгал по черным с прозеленью скалам. Борис распахнул дверь и выпрыгнул. Ветер сорвал с него шляпу, и она, подпрыгивая, унеслась. Он обернулся на слабый вскрик, успел подхватить выпрыгнувшую Шуру и услышал испуганный, ревнивый голос Неуспокоева:
— Куда вы, сумасшедшая?
Затем мигнул красным глазом уходивший автобус, и они остались вдвоем в угрюмом ветреном ущелье. Взявшись за руки и раскачивая ими на ходу, как расшалившиеся дети, они, смеясь, пошли в сторону «Слез шофера». Шура, сбросив неудобные боты, была в туфлях на толстой подошве. Она шла легко, радостно припрыгивая, порываясь бежать, и Борис робко и жадно косился на ее фигуру, проступавшую под облепляемой ветром одеждой, на ее круглые колени, обнажаемые раскинутыми полами.
Вышла молодая, озорная луна, и стало видно, что дорога качнулась не крутым, но длинным уклоном. Лес внизу смутно чернел под луной густой щеткой. Здесь и нагнала их очередная машина. Испуганно повизгивая тормозами и скуля мотором прошел большой самосвал. За ним осторожно, как на цыпочках, прокрался бензовоз. А шедшая за ним кузовная машина, тяжело нагруженная станками, пошла неверно, налезая правым крылом на скалы и обдирая об них борт. Задний ее скат пополз к уклону. Шура вскрикнула и кинулась к машине. Борис успел схватить ее за локоть и рвануть к себе.
— Нет уж, не мешайте! — сердито крикнул он. Машина выровнялась, вцепилась в дорогу всеми четырьмя колесами и, пахнув горячим ветром, скрылась в темноте. Отброшенные ею камни бесшумно полетели вниз.
Лицо Шуры было бледно при луне.
— Дайте мне руку, — сказала она.
Руки их снова встретились. Борис вздрогнул и нахмурился.
— Вы не обращайте внимания, что у меня рука дрожит, — засмеялась она вздрагивающим смехом. — Думаете, от страха? Страшно, конечно, но почему дрожу — и сама не знаю.
Борис смятенно молчал. Трудно быть спокойным, когда влажный весенний ветер плещется в камнях, как река в половодье, когда лукавая весенняя луна то спрячется за тонкое облачко, то снова выглянет, то отдалив, то приблизив милое побледневшее лицо, и когда в руке твоей вздрагивает узкая теплая девичья рука.
Они шли молча, обгоняемые машинами. Ущелье сделало поворот, они увидели обрушившуюся скалу и остановились, удивленные. Дорога со стороны пропасти была обставлена железными бочками с растительным маслом, деревянными бочатами с селедкой, поставленными на-попа ящиками с консервами и папиросами. На бочке с селедкой, равнодушно спустив ноги в пропасть, сидел статный парень в туго подпоясанном широким армейским ремнем белом полушубке, в галифе, сапогах и аккуратной шапке-ушанке. Такими наши художники рисовали во время Отечественной войны молодецких офицеров и сержантов.