Ах, молодость, молодость- горячая пора! Мне кажется, что я до сих пор помню, какие жаркие у нее были руки и щечки. Хотя Ольгу я и не целовал, между нами довольно быстро возникло некоторое взаимопонимание. Настолько сильное, что во время следующего танца Ольга прошептала мне на ухо: "Когда вечеринка закончится и мы пойдем домой, то, если хочешь, можем отколоться от всех и пойти погулять вдвоем. Хочешь?"
Я был не против. Но в этот вечер мне больше хотелось прогуляться с Соколовой, а Наталья почему-то мне подобного предложения не делала, то ли из скромности, то ли потому, что видела, как плотно мы с Федоровой обнимаемся во время танца. А еще я на Наташку был сердит за то, что она танцует с другими, а не со мной. Но сам я ее не приглашал, ибо мне очень хотелось, чтобы она первая ко мне подошла. Ну, в общем, полная юношеская ерунда.
С тех пор мы с Соколовой так и не смогли найти общего языка. Хотя, пожалуй, у нас был еще один шанс стать друзьями.
Уже в марте месяце, накануне весенних каникул, отправляясь в клуб молокозавода на новую кинокомедию, я вдруг подумал, что было бы совсем неплохо взять с собой какую-нибудь девчонку. Идея эта посетила меня, когда на полпути до очага культуры я встретил Федорову, выходившую из магазина хозтоваров с каким-то большим пакетом в руках. Я поздоровался с одноклассницей и, как истинный джентльмен помог ей донести сверток до дома. По дороге я и пригласил ее в кино. Ольга готова была согласиться, если бы не одно "но". В свертке у нее были обои, которые именно в эти выходные ее родители собирались клеить на стенку. Одним словом, ремонт, и родители ее никуда не отпустят. Но заботливая Ольга подсказала мне другой вариант: а почему, собственно, мне не пригласить в клуб Наташку Соколову, она точно пойдет.
Я так и не узнал, пошла бы Наталья со мной в кино или не пошла, поскольку ее не оказалось дома. В этот, как оказалось, неудачный для меня день она была в музыкальной школе. Об этом мне сообщила ее мать. Правда, она еще говорила, что Наташа должна вот- вот придти, но время сеанса стремительно приближалось, и, прождав бесполезно двадцать минут, я пошел в кино один...
Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил тогда, не дождавшись ее. Может, если бы наша встреча в тот день состоялась, мы бы, наконец, объяснились и в наших отношениях произо-шли бы коренные перемены? А может, изменились бы даже наши судьбы? Не знаю.
Хотя, если честно, пока я своей судьбой доволен.
Фильм- комедия прибалтийского производства- был отвратительный. Настроение у меня было испорчено: весна, понимаешь, а я, как перст, один. Возраст переходный. Короче, в понедельник я опять наговорил Наташке колкостей, как будто она в чем-то была виновата. Соколова не сдержалась, ответила. Слово за слово и дошло до того, что на последней перемене я вручил ей записку, в которой просил прощение за свое поведение на том памятном нам вечере. Казалось, что здесь такого, но все дело в том, как я это написал!
"Наталья,- начал я официально,- я очень извиняюсь за тот безобразный поступок, который я совершил 23-го февраля сего года.
Поцеловав тебя, и ощутив вкус полыни на губах, - (Каков я был мерзавец! Экое поэтическое хамство!)- я понял, что поступаю неправильно. За что и прошу тебя меня простить. Одновременно я обещаю, что больше подобного гадкого поступка никогда не повторю."
Да, тогда я был жестоким парнем.
Интересно, знала ли Соколова, что это именно я приходил к ней в прошедшую пятницу в гости и с какой целью?
После этого наши отношения только ухудшались. И это несмотря на то, что мы оба знали, что нравимся друг другу. Нас не спас даже десятый выпускной класс. Весь год мы ходили и дулись друг на друга, как мышь на крупу. Кончилось тем, что, похоже, Наталья меня всерьез возненавидела. К концу учебы мы перестали даже здороваться, а на выпускном вечере не сказали друг другу ни слова на прощанье.
V
Пока разглядывали фотографии, вспомнили не только отсутствующих одноклассников, но и Иринку. Так сокращенно и ласково мы называли Ирину Павловну Смирнову- нашего последнего классного руководителя. Закончив областной пединститут, она распределилась в нашу школу и сразу же попала на наш выпускной 10-й "А" класс.
Иринка учила нас только один год, но запомнилась нам больше, чем иные, учившие нас до этого долгие годы.
- О, смотрите-ка, а вот такой фотографии у меня нет!- воскликнул Геннадий. - Подари ее мне Мариночка. Все равно тебя на ней нет, а я на первом плане.
- Ну-ка, ну-ка, и я тут есть,- произнес Севрюгин, заглядывая ему через плечо.- Я тоже такую хочу.
- Нет, нет,- кокетливо отказывалась Вербицкая,- она у меня единственная и напоминает мне про то, как вы меня спасали от "насильников".
- Вербочка, тебя от насильников? А где же был я в этот трудный и радостный для тебя час?- поинтересовался я, - кто же там свечку держал?
- Не боись, Греча, - ты там тоже есть,- отвечала Марина, протягивая и мне снимок. У тебя такой должен быть.
- Не, ну мужики, в конце концов, не будьте волками позорными,- вступил в прения суровый наш северянин Филиппов,- скажите же наконец, что там произошло? Что случилось-то?
Смеясь, перебивая друг друга, мы общими усилиями восстановили события того октябрьского дня.
А произошло вот что.
В тот день последним шестым уроком у нас была химия. Лаборатория, где нам преподавали эту науку, находилась на четвертом этаже, там же, где располагались кабинеты начальных классов. А поскольку малышня первой смены учебу уже закончила, а второй- еще не начинала, то четвертый этаж показался мне и моему однокласснику Генке Севастьянову оазисом тишины и покоя: из-за двухстворчатых белых дверей не доносился рокот урока, и можно было совершенно не опасаться того, что сейчас одна из них приоткроется, и какая-нибудь училка, высунувшись в коридор, строго спросит у нас, почему это мы гуляем во время занятий. Не будешь же всем объяснять, что тебя отпустили с урока пораньше за досрочно выполненную контрольную работу по военному делу.