— Да, в институте, вы ведь сами сказали, что работаете там и учитесь, — ободряюще улыбнулся Кочетов и продолжал: — Ведите себя так, будто никогда к нам не заходили. Не пытайтесь помогать нам. Не зная точно наших планов, вы можете, не желая того, испортить задуманное дело. В нужный момент мы сами найдём способ связаться с вами.
— Ясно, — одними губами произнесла Забелина. Она не верила своим ушам. Значит её не арестуют? Ей доверяют?..
Майор повернул машину за угол и, переключив скорость, спросил:
— Скажите, вы случайно не заметили, последние дни никто не выслеживал вас?
— Нет, не заметила, — ответила Забелина и вдруг вспыхнула: — А почему вы об этом спрашиваете? Вам, наверное, всё обо мне давно известно, и за мною было установлено наблюдение... Но, уверяю вас, я ничего не знала. Я пришла к вам по своей воле, потому что иначе не могла поступить.
— Верю. Значит и сегодня, когда вы шли к нам, за вами никто не наблюдал?
— Не знаю. У меня было такое состояние... У ворот дома я едва не сшибла с ног мужчину. Получилось очень неловко. У него свалились очки, шляпа упала в лужу. Я, кажется, не извинилась.
— Как вёл себя этот человек?
— Мы оба растерялись от неожиданности, и обоим было жалко угодившую в лужу шляпу. Она такого... светло-серого цвета.
— Но как он оказался у ваших ворот?
— Шёл мимо. На нашей улице всегда полно народу.
— Приближаемся к булочной, — напомнил майор. — Вам сейчас выходить. Как себя чувствуете?
— Всё в порядке. Я поняла, что от меня требуется...
Кочетов остановил машину.
Забелина легко выскочила на тротуар и, небрежно помахивая шарфиком, который она держала в левой руке, вошла в булочную.
IV
ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Явившись к полковнику, майор Кочетов передал ему свой разговор с Забелиной.
Чумак слушал, хмурясь и нетерпеливо разрывая клочок бумаги на мелкие части. Эта привычка — мельчить бумагу — появилась у полковника недавно и сказывалась в моменты сильнейшего внутреннего возбуждения.
Майор понял: что-то волновало его начальника.
— Значит она твёрдо убеждена в том, что за ней никто не следил? — переспросил Чумак.
— Убеждена, товарищ полковник.
— Добро.
Полковник собрал обрывки бумаги, стиснул их в кулаке и швырнул в плетёную корзинку.
— Садись, Григорий Иванович, — переходя на неофициальный тон, устало сказал он. — Хочешь, кури. Сейчас начнётся сеанс. Забелина уже в театре. Она сидит в шестнадцатом ряду, Колесникова — в восемнадцатом.
Кочетов опустился в кресло, достал из кармана трубку, спички, но не закурил.
«В чём дело? Что тревожит полковника?» — спрашивал он сам себя.
Многие годы совместной работы связали полковника Чумака и майора Кочетова узами крепкой дружбы, основанной на глубоком взаимном уважении.
Впервые встретились они на далёкой пограничной заставе, куда Кочетов прибыл для прохождения военной службы.
Молодому солдату, жившему до этого в крупном, шумном городе, на заставе не понравилось. Учёба, наряды, отдых, казалось, чередовались с утомительным однообразием. Григорий Кочетов загрустил. Товарищи попробовали было его подбодрить, но из этого ничего не получилось. По натуре немного скрытный, он стал избегать их, дичиться. Вот тогда и появился возле Кочетова политрук заставы Чумак. Все пограничники в нём души не чаяли, по его единому слову готовы были, как говорится, идти в огонь и в воду.
Не сразу политруку удалось найти общий язык с тоскующим солдатом.
«Перевоспитать старается», — слушая политрука, обиженно думал Кочетов, злился на него и, когда можно было, упрямился.
А политрук будто ничего не замечал. Он знал — тоска — чувство устойчивое, не сразу проходит.
Встречаясь, он говорил о простых, обыденных вещах. Больше интересовался городом, в котором до службы в армии жил Кочетов, его семьёй.
Незаметно у солдата и политрука появились свои «секреты».
Получит, бывало, Кочетов письмо, а Чумак спросит:
— Ну, как там с экзаменами?
— Да нет, это мать пишет, — пояснит Кочетов.
— A-а, Евдокия Григорьевна! Будете отвечать, передайте ей, пожалуйста, от меня большой привет и сестре не забудьте поклониться.
— Спасибо, напишу.
— Про какие экзамены спрашивал политрук? — интересовались товарищи.
— Будете много знать, скоро состаритесь, — отшучивался Кочетов.
Но потом как-то признался, что речь шла об одной знакомой девушке, которая готовилась поступить в институт. Сказал он это небрежно, как о деле малозначащем, но товарищи поняли: