Молодая девушка стояла неподвижно, опустив сложенные руки. Красновато-золотистые волосы ее падали теперь и на грудь, почти скрывая ее профиль, между тем как сестра ее молча скорыми шагами ходила взад и вперед по залу.
В эту минуту дверь, выходившая в коридор, осторожно отворилась, и в ней показалась старая кормилица, исправлявшая теперь должность кухарки.
— Осмелюсь доложить вашему сиятельству, — сказала она почтительным, тихим голосом, — почтальон еще тут; он не хочет больше ждать.
— Ах, да! Я совсем забыла о нем. Ну, пусть он еще подождет, пока я выйду к нему. Дай ему чашку кофе в кухне, Лена!
Служанка ушла, а графиня вынула из кармана записку.
— Почтальону надо дать на чай, да по этой повестке мы должны уплатить сорок талеров. Реймские купцы до того дерзки, что высылают заказанное мною для свадьбы шампанское наложенным платежом!.. Заплати! — обратилась она лаконически к Ульрике, подавая ей счет.
Яркая краска разлилась по некрасивому лицу дочери.
— Ты заказала шампанское, мама! — воскликнула она с изумлением. — О Боже, и на такую громадную сумму!
Графиня Трахенберг злобно усмехнулась, показав при этом целый ряд искусственных зубов.
— Неужели же ты думала, что я стану угощать гостей на свадебном завтраке смородинной наливкой твоего собственного изготовления? Впрочем, как я уже говорила, я никак не ожидала такой бессовестности со стороны купцов, чтобы требовать немедленной уплаты денег, — она пожала плечами. — Теперь приходится, как говорят, faire bonne mine au mauvais jeu[2] и уплатить.
Молча отперла Ульрика письменный стол и вынула оттуда два свертка с деньгами.
— Вот все наше достояние, — сказала она коротко и решительно. — Тут тридцать пять талеров, но на них нам надо жить, потому что не в одном Реймсе отказывают нам в кредите: во всей окрестности не дают нам ни одного лота мяса без немедленной уплаты денег. Ты не можешь этого не знать, мама.
— Разумеется; моя мудрая дочка Ульрика довольно часто проповедует мне на эту излюбленную ею тему.
— Я вынуждена идти на это, мама, — спокойно возразила Ульрика, — так как ты часто забываешь, да, впрочем, это понятно, что наши кредиторы сократили цифру нашего годового дохода с двадцати пяти тысяч до шестисот талеров.
Графиня Трахенберг зажала уши и бросилась к одной из стеклянных дверей; все жесты этой величественной дамы напоминали избалованного ребенка. Она рванула дверь, хотела было выбежать вон, но вдруг остановилась, точно вспомнила что-то.
Ну, хорошо, — проговорила она, снова хлопнув дверью, по-видимому уже спокойнее, — только шестьсот талеров. Но позвольте же, наконец, спросить, куда они тратятся?.. Едим донельзя скудно, — какой-то нищенский суп; Лена кормит нас рисом, яйцами да молочными кушаньями до тошноты, а порции пекко, которыми ты ежедневно угощаешь нас, становятся все гомеопатичнее. К 1 ому же я облеклась в этот вечный мундир, — тут она указала на свое черное шелковое платье, который вы соблаговолили подарить мне к Рождеству. Все, что могло сделать мою отшельническую жизнь сколько-нибудь сносной, новейшие французские книги, конфеты, духи — все это давно сделалось для меня недоступным… а потому я справедливо заключаю, что у тебя денег на расход больше, нежели ты показываешь!
— Ульрика никогда не лжет, мама! — воскликнула возмущенная Лиана.
— Не могу же я отослать назад на почту повестку, — невозмутимо сказала графиня. — Прошу закончить эту комедию и уплатить деньги по счету.
— Но откуда же я возьму их?.. Надо отправить вино назад! — ответила спокойно Ульрика.
Мать с громким воплем бросилась навзничь на диван и разразилась истерическим хохотом.
Спокойно, со скрещенными руками стояла Ульрика у изголовья дивана и смотрела, как билась и металась графиня в припадке истерики, и на губах ее мелькала горькая, ироническая улыбка.
— Бедный Магнус! — прошептала Лиана, указав на дверь соседней комнаты. — Он там, как встревожится он от этого шума!.. Пожалуйста, мама, успокойся! Магнус не должен видеть тебя в этом состоянии: что он подумает? — обратилась она не то просительно, не то с упреком к матери.
Возмутительная сцена, которую дочери старались предотвратить всевозможными уступками и покорностью, все-таки разыгралась до конца. Лианой овладело справедливое негодование, какое ощущает человек с характером при виде подобного малодушия. Молодая девушка дрожала уже не от страха — было что-то уверенное в движении, с которым она подняла руку, серьезно уговаривая мать. Но проповедь ее была гласом вопиющего в пустыне: крики и хохот продолжались.
Дверь в соседнюю комнату действительно отворилась, и Лиана побежала к ней.
— Уйди, Магнус, останься там! — попросила она детски растроганным голосом и с нежностью постаралась удержать входившего брата.
На самом деле не требовалось большой силы, чтобы не впустить в комнату этого худенького, деликатного молодого человека.
— Пропусти меня, маленький Фамулус, сказал он ласково; умное лицо его светилось радостью. — Я все слышал и принес пособие.
Но при виде графини, бившейся в судорогах на диване, он невольно остановился на пороге.
— Мама, успокойся, — сказал он несколько дрожащим голосом, подходя к ней. — Ты можешь заплатить за вино. Вот деньги, пятьсот талеров, милая мама!
И он высоко поднял руку, в которой держал банковские билеты.
Ульрика тревожно глядела ему в лицо; она сильно покраснела, но брат этого не заметил. Он небрежно бросил деньги на диван, где лежала мать, и развернул принесенную с собой книгу.
— Посмотри, душа моя, вот она наконец! — сказал он растроганной Лиане.
Лежавшая на диване графиня начала успокаиваться. Со стоном провела она по глазам рукой, и сквозь сжатые пальцы ее взгляд, вдруг сделавшийся сознательным, устремился на книгу, которую сын держал в руке.
— Только не возгордись, мой милый маленький Фамулус! — проговорил Магнус. — Наша рукопись возвращается к нам изящным изданием. Она одобрена наукой и победоносно проходит сквозь перекрестный огонь критики; ах. Лиана, прочти письмо издателя!
— Молчи, Магнус! — сурово и повелительно прервала его Ульрика.
Но графиня Трахенберг уже сидела на диване.
— Что это за книга? — спросила она. Ни в грозных чертах ее лица, ни в повелительном голосе не было заметно и следа только что прекратившегося истерического припадка.
Ульрика поспешно взяла из рук брата книгу и обеими руками прижала ее к груди.
— Это сочинение об ископаемых растительного царства, написанное Магнусом, а Лиана снабдила его рисунками, — объяснила она коротко.
— Подай сюда, я хочу ее видеть!
Взглянув с упреком на брата, Ульрика подала нерешительно книгу; Лиана же побледнела и, судорожно сжав свои тонкие пальцы, закрыла ими лицо: она с самого детства привыкла бояться этого выражения на лице матери, как едва ли боялась адских мук, которыми грозила ей когда-то няня.
— «Ископаемые растения, сочинение графа Магнуса фон Трахенберга», — громко прочла графиня.
Гневно сжав губы, она с минуту пристально и уничтожающим взглядом смотрела поверх книги в лицо сына.
— А где же имя художника? — спросила она, повертывая заглавный лист.
— Лиана не захотела напечатать своего имени, — сказал молодой человек совершенно спокойно.
— А, так хоть в одной из этих голов нашлась искра здравого рассудка, слабое сознание своего положения!
Она принужденно захохотала и отбросила от себя толстый том с такою силой, что он с шумом пролетел сквозь открытые окна на каменные ступени террасы.
— Вот где место этой чепухе! — воскликнула она, указывая на книгу, которая при падении открылась на одном из великолепных рисунков, изображавших допотопный папоротник. — О, трижды счастливая мать, какому сыну дала ты жизнь! Слишком малодушный, чтобы сделаться солдатом, слишком ограниченный, чтобы быть дипломатом, он, потомок князей Лютовиских, последний граф Трахенберг, унижает себя до того, что сочиняет книги за плату!
Со страстным порывом неудержимого горя Лиана обвила своими руками худенькие плечи брата, который, видимо, всеми силами старался сохранить наружное спокойствие при этих оскорблениях.