– Сколько тебе лет?
Жанна сглотнула и широко улыбнулась. Одного из ее коренных зубов не хватало, а другой частично врос. Она подняла девять пальцев.
Мириэль показалось, что ребра сдавили ей сердце. Ее сыну тоже было бы девять лет.
– Когда у тебя день рождения?
Вместо ответа Жанна откусила еще кусочек картофеля.
– Она не может говорить, – вмешалась одна из женщин через стол.
– Это неправда, – возразила Айрин. – Она не разговаривает. Разница есть.
Ребра Мириэль сжались еще сильнее. Как ужасно для маленького ребенка так страдать. Она оглядела обеденный зал в поисках других детей и заметила почти дюжину. Их родители тоже были прокаженными? Слава Богу, ее собственные дети были за сотни миль отсюда, в целости и сохранности, под надежным присмотром няни.
Дрожащей рукой она взяла стакан с молоком и сделала глоток. Когда она поставила его обратно на стол, ее внимание привлекло резкое движение внутри жидкости. Что-то коричневое и скользкое извивалось внутри. Мириэль закричала, оттолкнувшись от стола так быстро, что ее стул чуть не опрокинулся.
– В чем дело, детка? – забеспокоилась Айрин.
Мириэль указала на стакан, затем схватила салфетку и вытерла язык.
– Молоко прокисло? – Айрин взяла стакан и понюхала.
– Там что-то есть.
Айрин нахмурилась и погрузила пальцы в молоко. Мгновение спустя она вытащила извивающегося головастика с выпученными глазами.
Сидящие за столом засмеялись, Жанна громче всех.
Айрин схватила Жанну за руку и кинула скользкое существо ей на ладонь.
– Отнеси это к фонтану прямо сейчас, а потом захвати для миссис Марвин стакан молока. И даже не думай о том, чтобы завтра пойти в зал отдыха послушать радио.
Жанна надулась и шумно поднялась со стула.
– Прости, детка, – сказала Айрин Мириэль. – Жанна иногда может быть немного вредной.
Немного?! Мириэль снова вытерла язык, затем скомкала салфетку и бросила ее на тарелку. Хорошо, что она не голодна. Кто знает, что еще девчонка сунула в ее еду.
Вокруг нее продолжался разговор. Жанна принесла молоко, но Мириэль не собиралась его пить. Она знала, что невежливо уходить, пока остальные едят, но ей было все равно. Она схватила свой поднос и начала вставать, когда одна из женщин спросила:
– Скажите, все эти чемоданы и сумки, которые санитары принесли сегодня утром, действительно ваши?
– Да. Только самое необходимое. Я не останусь надолго. Я не… – Не что? Не прокаженная? Анализы Дока Джека доказали, что это так. Микобактерии лепры, сказал он, хотя с таким же успехом мог бы вручить ей колокольчик и крикнуть: «Грязная, грязная!» – Я не больна.
– Так будешь, – усмехнулась женщина с забинтованным лицом. – Когда-то мы все были хорошенькими, куколка.
– Помолчи, Мэдж, – велела Айрин, а затем обратилась к Мириэль: – Не обращай на нее внимания. Болезнь у всех протекает по-разному.
– Мой врач в Чикаго сказал мне, что я пробуду здесь максимум два месяца, – добавила другая женщина. – В результате я взяла с собой только один паршивый чемодан.
Мириэль снова села. Доктор в Калифорнии сказал ей и Чарли то же самое. Самое большее, несколько месяцев, и она будет дома. Она была рада услышать подтверждение этим словам. Два месяца в этом ужасном месте без Чарли и дочерей показались ужасно долгим сроком. Но слова этой женщина вселили в нее надежду. У нее, как и у Мириэль, было мало внешних признаков болезни, и сейчас срок ее заточения, несомненно, приближался к концу.
– Сколько у вас еще осталось времени?
– Времени для чего?
– Из ваших двух месяцев?
За столом снова рассмеялись.
– Милая, это было пять лет назад. И у меня нет надежды уехать в ближайшее время.
– Пять лет?!
– Это ерунда, – добавила еще одна женщина. – Я здесь уже семь.
– Если бы я тогда знала то, что мне известно сейчас, – продолжала женщина из Чикаго, – я бы захватила с собой весь свой дом.
Айрин похлопала Мириэль по колену.
– Все не так плохо, как выглядит. Каждый месяц Док Джек и сестры будут соскабливать немного твоей кожи, наносить на предметные стекла и рассматривать ее под микроскопом. Если ты продержишься двенадцать месяцев подряд без каких-либо признаков микроорганизмов, тебе выдадут диплом, и ты свободна.
– Диплом?
– Сертификат из управления общественного здравоохранения, в котором говорится, что человек больше не представляет угрозы для общества.
Мириэль нахмурилась. Угроза? Это было почти такое же уродливое слово, как «прокаженный».