- Ты не Эйлин, - с какой-то тоской констатировал он, вертя в руках вилку, словно бы не зная, что с ней делать.
- Тебе чай солодить? – уточнила я, разливая чай по чашкам.
- Одну ложку.
Я поставила перед ним чай и села за стол напротив него, размешивая сахар в своей чашке. Он ковырялся в тарелке, затем, вздохнув своим мыслям, начал есть.
- Да, - я отложила чайную ложку в сторону, - я не совсем Эйлин.
- Это правда, что я её убил?
- Да.
- Тогда кто ты?
- Это не имеет значения. Я погибла, и случилось так, что моя душа заняла тело Эйлин.
Он покивал.
- Я видел, что ты – не она, - бесцветно произнёс он. – Ты ведёшь себя по-другому. Слишком по-другому. Другие привычки, другие жесты, другая мимика… Говоришь по-другому. И… и… Как это сказать. Рядом с тобой по-другому, как с чужим человеком.
А ведь любил он её. Он прямо это не сказал, но такая тоска сквозила от него, что у меня защемило сердце. Но содеянного не возвратишь и время вспять не повернёшь. Увы, можно только исправлять то, что уже натворили.
- Ты можешь сказать, как давно и часто у Северуса происходят магические выбросы?
- Первый случился в полгода, - он потыкал вилкой колбасу. – И тогда мы поняли, что он маг. Эйлин сказала, что выброс был слабым, но я помню, как меня корёжило. Все внутренности крутило, меня потом два дня рвало кровью, хотелось на стенку лезть и выть. Потом полгода ничего не было, а потом они стали происходить примерно раз в три месяца, мы научились их ловить, я уходил из дома. Но даже если я уезжал в Бирмингем, мне и там было муторно. А год назад… Да, это было на рождество… На наш дом напали маги. Эйлин назвала их Пожирателями Смерти. Они стреляли своими заклинаниями, и у Северуса случился сильный выброс. И я обезумел. Я не помню ничего, что я делал, но когда я пришёл в себя во дворе дома, я увидел себя всего в крови и пять трупов этих Пожирателей. Потом появились ещё маги, и дальше я не помню. Когда я очнулся, я увидел, что ни трупов, ни крови нет, только снег во дворе истоптан, а Эйлин ничего не помнит о Пожирателях.
Я кивнула. Обливиэйт – заклинание забвения. На Эйлин подействовало, на Тобиаса – на него наверняка тоже его применили – нет.
- После этого, - всё таким же убитым тоном продолжал он, - всё покатилось под откос. Выбросы стали сильными, иногда раз в неделю. Я после предыдущего не успею отойти, а уже новый. На всякую магию стал взрываться. Если раньше заклинание мог потерпеть, то теперь все они крутили мне внутренности. И я теряю контроль над собой, и понимаю вроде бы, что надо держаться, а не могу… И тогда, во вторник, когда я… ну, да… у парня очередной выброс был. Наверно, я полез его бить, она попыталась меня удержать, и… И вот, и всё…
Мы некоторое время молчали, он без аппетита жевал яичницу.
- Ты хочешь уйти? – вдруг напрямую спросил он.
- Выбора нет, - не стала юлить я.
- И парня заберёшь?
- Без него нет смысла уходить.
- Я понимаю…
Мы опять помолчали.
- Тобиас, - попросила я, - можешь ли ты сказать вот что. Когда вы с Эйлин заключали магический брак – неужели никто не видел, что ты не простой маггл?
- До магического брака всё было нормально. Я нормально переносил магию, мне нравилось наблюдать, как Эйлин колдует. А во время ритуала меня словно порвало… Словно во мне взяли и просверлили огромную дыру, в неё хлынул огонь и жжёт меня, и дыра растёт. Я не мог есть, пить, спать… А потом Эйлин сказала, что я тяну магию из её рода, и из других родов. Она два дня ревела, а потом отсекла себя от рода. И мне стало нормально, как и было до брака, но с тех пор стоит кому-то начать рядом колдовать – меня крутит и на меня находит безумие.
- Тебя должна была проверить специальная комиссия…
- Никто не проверял. Только тот бородатый, который её опекун был, покрутил около меня волшебной палочкой и сказал, что я маггл. И свидетели тоже что-то поколдовали своё и тоже сказали, что я маггл.
Неужели всё-таки несчастный случай?
Он без охоты доел завтрак, оставил посуду на столе и поплёлся в прихожую, словно постарев на пару десятков лет. В прихожей я дала ему два флакона с бодрящим зельем:
- Если будет тяжело, слабость, пей это. По одному флакону. Второй – не раньше, чем через час после предыдущего.
Он молча сунул флаконы в карман пальто, потоптался немного у входа, потом повернул ко мне голову и глухо сказал:
- Ты, это… Если соберёшься уходить… Не уходи без меня… Дай хоть с парнем попрощаться… Всё-таки моя кровь.
- Ты же говорил, что он не твой.
- Я много чего во время приступов могу говорить такого, о чём потом стыдно становится. Мой он. Только… У нас всегда сын на отца похож. Я на своего отца похож, мой отец – на моего деда. А Северус похож и на тебя… Если интересно, в гостиной, в шкафу на верхней полке – фотографии, - и он развернулся и, ссутулившись и сунув руки в карманы, ушёл, не обернувшись, в туманную серость утра. Я проводила его взглядом и закрыла дверь.
Ещё одна исковерканная жизнь.
***
Фотографии я нашла и внимательно просмотрела. Они занимали всего один альбом, но толстый, и примерно треть его занимали не фотографии, а небольшие портреты, выполненные красками, датированные ещё восемнадцатым и первой половиной девятнадцатого века. Первый чёрно-белый снимок был подписан 1843-м годом и принадлежал Северусу Тобиасу Снейпу и его жене Анне Снейп. Потом пошли снимки его сына Тобиаса Северуса с его женой и детьми, потом снимки уже его детей, старшим из которых был Северус Тобиас – и так до моего теперешнего супруга. Как я поняла после тщательного изучения снимков и подписей к ним, имена Тобиас и Северус были наследственными, и мальчика-первенца всегда называли в честь деда.
А вот действительно заинтересовало меня другое. Ещё с рисованных портретов восемнадцатого века на меня смотрело едва ли не одно и то же лицо. Менялись одежда, причёски, антураж, но характерные «римские» лица оставались. На одной из фотографий, где было запечатлено семейство Северуса Тобиаса Снейпа, прадеда моего супруга, все шестеро его детей – четыре сына и две дочери – все были на одно лицо, при том что близнецов среди них не было. Только сын Эйлин несколько выделялся из этого ряда – нос у него явно материнский, крупный, с горбинкой, а всё остальное – лицо в лицо отец.
А ведь Северус должен быть похож на мать. По законам магической наследственности родитель-маг имеет более сильные гены, чем родитель-маггл, особенно при заключении магического брака. Дети в таких смешанных браках всегда являются копией родителя-мага. Эйлин – Отсечённая, но она не перестала от этого быть волшебницей, поэтому её гены должны были стать в Северусе доминантными. А доминантными стали отцовские.
Или я забыла какие-нибудь нюансы магической наследственности, или Тобиас Снейп не так прост, как кажется. Но забывать в законах магии особо нечего: если в браке состоят маг и маггл – дети будут копией мага, если маг и сквиб – будут похожи на мага, но могут проявиться и черты родителя-сквиба, и лишь если оба мага, то могут перенять внешность любого родителя.
И если в браке Тобиаса и Эйлин их сын оказался похож на отца, то вывод напрашивается однозначный: Тобиас - маг, причём более сильный, чем Эйлин.
Но он не маг. Неоформленное ядро и каналы не могут позволить колдовать. Или его род когда-то был магическим, но по какой-то причине потерял способности к магии, а сейчас они проявились в форме вампиризма?
Я убрала альбом обратно на полку и прижалась лбом к шкафу.
Ничего не понимаю.
***
Я хотела написать письмо лорду Абракасу Малфою и леди Августе Лонгботтом и попросить о встрече, но сделать это можно было только из магического мира, а Северус ещё не выздоровел полностью, чтобы безболезненно пережить ещё один полёт до Бирмингема, поэтому и весь понедельник мы тоже просидели дома. Я только днём, уложив его спать, сбегала в магазин и купила ему верхнюю одёжку, чтобы не приходилось больше трансформировать Тобиасову – благо, я теперь знала, какими финансами располагаю. К вечеру Северус повеселел и даже поел, я нашла в доме картон и сообразила из него домино. Играть в него было не то же самое, как с настоящим домино, но я не хотела без острой необходимости применять магию в доме Тобиаса. Тобиас, кстати, пришёл домой поздно и со стекольщиком. Они поставили новые стёкла в столовой и моей спальне, после чего стекольщик ушёл, а Тобиас, устало посмотрев на меня и напряжённо замершего Северуса, отвернулся, поднялся к себе в комнату и больше из неё не выходил.