Марина скривила губы.
— Ты пытаешься доказать мне, что я занимаюсь ерундой? — Но тут же успокоилась. — Поэтому у нас с Роном не было детей? Я не хотела их?
Джилиан внимательно посмотрела Марине в глаза.
— Ты действительно ничего не помнишь? — Это был риторический вопрос, и она продолжала говорить, как будто ответ не требовался. — Вы оба очень хотели иметь детей, а их все не было. И тогда вы обратились за консультацией к специалисту. Рон прошел обследование первым, и причина стала сразу ясна. Рон был бесплоден.
— Он не мог иметь детей?
— Да. Насколько мне известно, с тобой было все в порядке, а Рон не мог стать отцом.
— Как печально. Мы были очень расстроены? — Марина могла себе представить, как расстроена была бы она, если бы ей сообщили такое известие.
— Ты хорошо все скрывала. — Джилиан вытянула губы и сдула со щеки прядь шелковистых светлых волос. — Сначала Рон был очень подавлен. Я думаю, оттого, что не знал, как ты воспримешь это.
— А я?
Джилиан фыркнула.
— Ты шутишь? Ты держалась прекрасно, поддерживала его, обсуждала с ним вопрос усыновления и никогда больше не говорила о рождении ребенка. Вы уже собирались обратиться в частное агентство по усыновлению детей, когда с вами произошел этот несчастный случай.
Марина уставилась в пространство. Наконец она встряхнулась и через стол посмотрела на сестру.
— Не могу представить, как я должна была себя чувствовать. Не могу представить, что мне никогда нельзя было бы иметь детей.
Услышав звон колокольчика у входной двери, Бен вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Он самым бессовестным образом использовал Джен-ни как предлог, лишь бы снова увидеть Марину, и потому опять почувствовал себя виноватым.
Он скучал без нее эти две недели. Они провели вместе всего пару часов с тех пор, как познакомились, и, несмотря на это, он ловил себя на том, что хочет поделиться с ней многим: рассказать забавные истории, происшедшие с Джен-ни, спросить, как она будет праздновать Рождество и что ему подарить дочке. И хотя при мысли о встрече Рождества без Кэрри какая-то частица его «я» хотела заползти в глубокую нору и ничего не слышать и не видеть, он был решительно настроен сделать ради Дженни этот праздник веселым.
Он открыл дверь, и Маринина совершенная красота, как всегда, поразила его, точно удар в солнечное сплетение, дыхание его стало быстрым и отрывистым. Ее широко открытые глаза напоминали два таинственных озера. Голубые глаза, розовые губы и щеки — она была точно ангел.
Когда она сняла черное пальто, он был ошеломлен еще больше. На ней был свободный свитер, темно-синий с золотом, и темно-синие джинсы, плотно облегавшие ее длинные, стройные ноги. Свитер доходил до середины бедер, и, когда она отвернулась, чтобы взять со столика салатницу, он увидел прекрасной формы ягодицы.
— Привет. — Его голос прозвучал так, как будто он только что пробудился после трехдневной пьянки.
— Привет. Здесь желе. — Она передала ему салатницу. — Если мы не будем есть сразу же, то его надо поставить в холодильник.
Бен отступил в сторону и жестом пригласил ее в гостиную.
— Мы сядем за стол около пяти, если не возражаете. Дженни сегодня заснула раньше обычного и, наверное, часов в семь уже захочет спать.
— Прекрасно. — Марина направилась к кушетке, где сидела Дженни, держа на коленях свои туфельки.
— Полюбуйтесь на нее! Она проснулась в плохом настроении, — мягко предупредил Бен и понес салатницу на кухню.
Он украдкой заглянул под крышку, прежде чем поставить салатницу в холодильник. Желе из клубники! Как она узнала, что это один из его самых любимых десертов? Он выглядел в точности так, как делала его Кэрри, и у Бена слюнки потекли при одном его виде. Он включил печь, чтобы начать поджаривать цыпленка, которого заранее приготовил, а затем большими шагами вернулся в гостиную, спасать Марину от Дженни-капризули.
Девочка сидела на коленях у Марины. Туфельки — а ведь даже родному отцу она не разрешила надеть их на нее! — были уже на ногах, а Марина рассказывала Дженни ее любимую сказку.
Бен спокойно опустился на стул, наслаждаясь минутами мира и покоя. Одному воспитывать ребенка чертовски тяжело. Когда они с Дженни не ладили, что неизбежно в любой семье, с ними не было никого рядом, кто мог бы стать буфером, кто не так измучен ежедневными заботами о двухлетней малышке и готов сгладить все шероховатости в их отношениях или просто научить ее чему-то новому. Он любил Дженни больше всех на свете, но общение с кем-нибудь еще было бы на пользу им обоим.
До обеда Марина все свое внимание уделяла Дженни. Она читала ей детские рассказики, сидя на полу, строила домики из соединяющихся деталей, укачивала «детей» Дженни и была детским доктором. Она, очевидно, поняла его буквально, когда он пригласил ее прийти поиграть с Дженни.
По настоянию Марины они обедали по-семейному, на кухне, чтобы Бену не делать лишней работы. Затем она предложила выкупать Дженни, пока он будет мыть посуду. Он показал ей, где лежат полотенца Дженни, ее игрушки для купанья и чистая пижама, и оставил их, изумляясь, как она все хорошо делает, ведь раньше ей не приходилось ухаживать за маленькими детьми.
К тому времени, когда он закончил мыть посуду, на кухню пришлепала Дженни в пижамке, чтобы поцеловать его перед сном. Когда он спросил, не почитать ли ей, она сказала:
— Ма-ина читает.
Тогда Марина спросила, не хочет ли он сам почитать Дженни, он отрицательно покачал головой. Они расположились с книжкой в гостиной, а потом Дженни потребовала, чтобы Марина уложила ее спать.