Однажды она стирала белье, а Борька мешал ей, и Зинка ударила его вальком по руке, ушибла палец. Если бы это сделал кто другой, Борька заплакал бы — больно было! Но Борька не заплакал, неудобно перед сестрой! Зинка обняла его за плечи и гладила по щеке, как мать, приговаривала:
— Боря, Боря, Боря, — и покачивалась, а косички ее взлетали туда-сюда…
Борьке стало обидно, он со злостью дернул Зинку за косички и развязал бант и потом заплакал.
Зинка засмеялась тихо:
— Эх ты… я же нечаянно… — и почувствовала себя виноватой, нахмурилась и стала быстро-быстро стирать белье.
Борьке стало неудобно, и он подошел к сестре:
— А в кино дашь денег?! Рубль?!
Зинка зло ответила:
— Ты ж мою копилку вычистил и в реку бросил!
Борька облизнул губы и повернулся боком.
— Ну, ладно, Зин… Вырасту большой, десять копилок насыплю тебе денег. Сто рублей! Тыщу!
— Рубль в кино попроси у папки.
В доме была хозяйкой Зинка, и Борька никогда не просил у отца. Отец сказал однажды: «Попрошаек не люблю. Бери всегда вон в пиджаке в левом кармане сколько надо. Только на совесть. Не жадничай».
Борька не жадничал. Казначеем отцовского левого кармана была Зинка. Борька брал рубль и мелочь в кино и на тетрадки и показывал Зинке. Сестра асе умеет делать. Она ходит в магазин, стирает, варит, убирает в комнате. Только полы отец моет сам и не разрешает Зинке, говорит всегда: «Категорически запрещаю». Как-то отец принес домой детскую одежду для Людочки:
— Зинаида, вот я купил… не знаю, подойдет ли?
Зинка обрадовалась, посмотрела и рассмеялась…
— Смешной ты, папка! Это же для трехгодовалого.
— Ну, а ты сделай для годовалого. Перешей, что ли. Материал ведь…
Когда отец уезжает на сплав, Зинка и Борька живут одни. Приходит Тимка Лопатин. И они всю ночь рассказывают сказки и пекут кедровые шишки, и спать ложатся все трое вместе.
…Борька смотрит в окно. Людка уснула у него на руках. Теперь ему совсем не с кем разговаривать. Он хотел уложить ее в зыбку, но раздумал.
Наконец пришла Зинка, шумная, веселая, с охапкой березовых, сосновых, черемуховых веток, с пучком трав и букетом цветов, разложила свой гербарий на столе:
— Боря, Боречка, ой, какой ты молодец… Дождался все-таки меня, — поцеловала брата в губы и засмеялась.
Борька отшатнулся, вытер ладонью губы:
— Ну, вот еще! Какая…
— Ну, иди, иди на улицу. А мы сейчас с Людмилой Васильевной пойдем к мосту.
Борька отдает Людмилу Васильевну Зинке:
— Осторожней, ты, веселая какая, — и поучает ее, как старший: — А к мосту не ходи, там жара, солнце к машины пылят. Кто же в такую жару с ребенком ходит?!
— Уж много ты понимаешь, Борис. Мы ведь на воздухе, в тени будем сидеть. А где отец?
Борька задержался у двери, посмотрел на Зинку, которая стоит посреди избы с Людкой на руках, ему стало жаль ее, ответил сурово, нахмурившись, подражая взрослым:
— Отец ушел с Лопатиным куда-то… К Ульяне ушел.
После того как сестра ушла с Людкой к мосту, Борька завернул новые брюки выше колен, поплевал в ладони и побежал вприпрыжку по береговому глиняному откосу. Там, где в пойме и на отмелях реки задержался лес от сплава, между бревен у Борьки был припрятан плот.
«Ну и дела начнутся сейчас! А вот и Вовка уже на берегу сидит-дожидается».
У самой кромки берега Борька споткнулся о камень, расшиб палец и, подпрыгивая на одной ноге, остановился у самой воды.
Вовка, тихий, белобрысый малыш в трусах и майке, сидел на камне, у бревен, опустив ноги в воду, и похлопывал себя по животу. Над ним летали комары.
«Вот, тоже мне, моряк!» — подумал Борька и, морщась, сел. Нога ныла, саднил палец.
— Ты ранетый? Я тебя ждал-ждал… — меланхолично протянул Вовка.
Борька сидел на камне, вытянув напоказ ногу с ушибленным пальцем, и с таким выражением на лице, будто говорил: «Видишь, кровь! А мне совсем не больно».
— Сейчас поплывем, — кивнул он приятелю и сунул ногу в холодную воду.