Подъехал, начал сигналить. Из-под моста вышла Настя. Стоит и молчит. Красная вся. Вышел и он из кабины. Вот тебе, пожалуйста, сюрприз. Начальство село в лужу! Как шофер шоферу он законно должен помочь, но решил обождать, посмеяться малость, отомстить за свои румянцы перед шоферами.
У Насти был воинственный ожидающий вид. Без комбинезона, в куртке с «молнией» и короткой юбке, рыжее пламя волос прихвачено косынкой, в сапогах, она стояла и чего-то ждала, очевидно помощи, а он, ухарски сдвинув кепку на затылок, пнул два раза ногой скат и, презрительно глядя на нее, покачал головой:
— Эх, какую машину угробить! Надо же! А еще механик, гром тебя расшиби! Рыжая цапля ты длинноногая, а не механик…
Она ахнула, задохнулась, ошарашенная, откачнулась и с потемневшими глазами гневно раздула ноздри:
— Ну, вот что, хороший…
И вдруг стремительно ткнула кулачком ему под дых.
Он издал что-то похожее на рев, согнулся и, побледневший, ловя воздух ртом, повалился как куль.
Настя застыла.
Потом он привстал осторожно, поднялся и шагнул к ней. Она отпрянула, вскинув руки вперед, словно защищаясь.
Подумал тогда: «Умолочу! Зашибу!» — и занес кулак над ее красивой головой.
Настя упала на колени, улыбаясь испуганно и виновато, со слезами, и глаза ее дымчатые вдруг посмотрели на него так доверчиво, влюбленно и так печально, что он присмотрелся.
Сел рядом, вздохнул и закурил.
— Не бойся. Баб не луплю.
Сказала, отдышавшись, мирно:
— До бабы мне еще далеко.
— М-м! Гляди-ка!
И, словно проверяя, легонько ударил ладонью по тугим грудям.
Вскрикнула, выдохнула: «Ой!» Натянутая юбка сдвинулась, открыла белые колени.
— За что это?
Рассмеялся:
— Прикрой ноги! Раскрыла, как в заграничном кино. Мода! Туда же!
Настя всмотрелась в него и своим грудным девичьим голосом тихо произнесла:
— Нахал.
Он не ожидал этого, как не ожидал предательского удара, и ненависть вспыхнула в нем с прежней силой.
— Добавь еще — Змей Горыныч, добавь — бандит, хулиган, пьяница!
И ринулся к ее машине, подложил под колеса бревно, зацепил за заднюю ось трос, сел в свою кабину и, рванув, выволок машину Насти на пригорок, ругаясь и чертыхаясь.
— Тебе за порченую машину вот как надо, вот как надо…
Настя рванулась от него, блузка ее треснула. Задохнулась от стыда и боли, закинув руки за спину, и услышала спокойное:
— А теперь беги, жалуйся!
— Никуда я не побегу. А ты негодяй и… — губы ее дрогнули.
Ему хотелось узнать, кто он еще, кроме «негодяя», но она уже поехала, и он только оторопело смотрел вслед.
…Вот как это было несколько дней назад, а уже кто-то их видел, кто-то раззвонил по селу.
Не могла же она сама рассказать всем об этом?! Ох уж эта Настя Романовна! В общем, в печенках она у него сидит, вот где.
Он вышел во двор и присел на крыльце покурить. Вечерние сумерки, мягкие и теплые, сгущались, в домах уже зажигали огни, и на улицах слышались девчоночьи голоса — сзывают парней за околицу. Где-то развернулась гармошка, зачастили частушки. Все как всегда. Только песни стали петь другие, все больше про космонавтов. Митька дымил сигаретой, на сердце лежала непонятная грусть, наверное от того, что из частушечного возраста он уже вышел.
Да, вымахал за эти годы кормилец-поилец в здоровенного детину, а вот податься некуда. Скоро загремит золотая осень, свадьбы заголосят по селу с одного конца на другой, дым пойдет коромыслом, и каждую ночь до самого утра будут «шуметь камыши»… Хорошо в это время! Все зовут в гости — баянист нарасхват, и на всех свадьбах не понять, кому больше внимание: жениху с невестой или баянисту — Митьке.
Он любил эти праздники, и добросовестно кружил счастливых крестьян в вальсах и разных барынях, и радовался вместе со всеми, и многие молодухи дарили ему зовущие взгляды и, что греха таить, горячие поцелуи. Иной раз, глядишь, какая-нибудь так завздыхает, что, вместо барыни, да и срежешься на что-то грустное.
Свадьбы — это тоже работа, культурно-массовая. Иной раз умаешься на баяне потяжелее, чем на пашне. Зато весело, будто и родился для того, чтобы музыкой утверждать новые семьи молодоженов. Часто было — завидовал жениху и невесте, от веселья думал, что у них впереди не жизнь, а сплошной праздник! И хотелось самому жениться на красавице, а другой кто попахал бы на баяне в честь его, Митькиной свадьбы. Но ни к одной душа не лежала, и так отцветала осень одна за другой… Не хватало ему чего-то для сплошного праздника, не хватало. Не было у него ни с кем того, чего вдоволь хватает в кино и в книгах. Мечты не было, любви и большой дружбы… Видно, он на такое не способен, нету — и все тут!