Почему-то сейчас в голову лезут одни обидные воспоминания, а глазам больно от слишком ярких звезд и нахальной луны, расплывшейся от самодовольства.
Ишь — ее сиятельство!
Посмотришь, так подумаешь, что, кроме нее, на свете и никого нету. Скажите пожалуйста, одолжение делает — светит! Вот и Настя… Настя.
Не дотронешься — взорвется! Тоже — ее превосходительство! А сама, наверное, втихомолку замуж готовится, кого-нибудь ждет не дождется.
При одном особо обидном воспоминании на Митьку накатила такая злость, что ему захотелось посрывать с неба все эти звезды и луну и побросать их к чертовой матери в озеро.
Ведь надо подумать, какая сеялка-веялка однажды произошла!
В воскресенье, как раз перед уборкой, в праздник, выпил, что ли, лишнего или просто толкнуло, шел мимо ее дома…
Вот ведь, когда ненавидишь кого, тянет к этому человеку и думаешь много только о нем.
Шел и увидел Настасью Романовну в саду. Стоит босая, в платье без рукавов с зелеными и желтыми разводами, развешивает белье на тонкую проволоку, туго натянутую между плетнем и тополем, в который вбит крюк. Крюк угрожающе торчит в стволе тополя, огромного, с густой разросшейся листвой. В полнеба тополь.
Залюбовался: тугое белое тело, в общем, красивая как в кино. Осторожно поправляет свои рыжие волосы, проводит ладонью по лбу и щекам. А глаза, глаза большие, синие — смеются. Дымчатые такие глаза, загадочные.
О чем она думает? Хотел заговорить, поприветствовать, но не было предлога, да и ругались — помнит.
Пошел в степь, к полевому стану, к березам. Там и нарвал цветов в большой букет, разных, со всей поляны, даже махровые и колючие шишки татарника для красоты. И понес ей, так, между прочим.
Всю поляну принес. По дороге, в чьем-то палисаднике, маков добавил для пущей важности.
Шел под лай степных волкодавов, как на подвиг шел. Подошел прямо к ней, откашлялся.
В зеркальце, тоже на тополе, она увидела его отражение — и растерялась.
— А-а, Глоба! Фу-у! Пьян-то ты как!
Она только на работе на «вы» величает.
Сунул ей в руки букет. И забоялся. Думал, букетом так и погладит по фотографии.
Нет. Только презрительно бросила цветы в плетень: «Сорняк!» А там — курицы… Разбежались, покудахтали удивленно, а потом сбежались, стали клевать — расклевывать маки. Летели в сторону красные лепестки, как искры.
— Та-ак! Курам на смех, значит?! Эх ты! Кукла степная…
Сказал, да и нечаянно обнял. Побледнела, ударила по рукам и шепотом:
— Ненавижу.
Ненавижу… Вот как она тогда сказала. Это похлеще, чем: «За мной, мальчик, не гонись».
Ну, да он не в обиде. Подумаешь! А кур он вообще бы передушил. Нахальный народ.
…Митька повернулся на бок и стал грызть какую-го горькую травинку. Ему хорошо было сейчас лежать в душистом сене одному, ворошить воспоминания и выбирать самые мстительные из них.
Уж он-то умел мстить тому, кого ненавидел.
Вот, например, как она пришла к нему домой, сама пришла. Он сидел тогда за столом, отужинавший, и раздумывал: к кому бы сходить в гости. Дружков много, вот и ломай голову. Ягодная бражка у матери кончилась, а без нее было скучно. Как-то сухо во рту, и в голове тишина.
И вот не вошла, а прямо-таки вбежала драгоценная Настасья Романовна.
Мамаша даже присела, то ли залюбовалась ею, то ли испугалась — не натворил ли опять чего-нибудь сыночек.
Сообщила этаким уже не командирским голосом, а прямо-таки нежным, — мол, сделайте одолжение, просьба к вам.
— Товарищ Глоба! Здравствуйте. Я всех собираю. Степь горит! Надо спасать хлеб. Все тракторы, машины и мы должны быть там. Собирайтесь, пожалуйста, быстрее.
Будто и не было того «ненавижу» и расклеванного букета. Ну, хорохорился, понятно, закуривал, расспрашивал — что, где и как. На все коротко отвечала, а сама трясется от гнева, чувствует издевку. Хоть виду не подает, терпит, а испугана чем-то очень.
Нарочно медленно собирался. Уж он-то знал, как с пожаром в степи бороться. Обойдется! Тогда беда, когда хлеб горит. А степь, она каждое лето полыхает.
Для сведения матери крикнул:
— Пошли, невеста!
И полуобнял. Не оттолкнула, наверное, торопилась. Уходя, заметил, как ойкнула матушка, от бабьей радости, должно быть, или от гордости за него.
Настя бежала впереди, тяжело прибивая сапогами дорожную пыль, и он заметил в ее растрепавшихся волосах синий полевой цветок — вот-вот упадет. Горизонт был черным, потом они различили в дыме красную скачкообразную стрелу огня, услышали крики, кашель и железное тяжелое движение тягачей в дыму. Людей было много, огня больше. Очень много детей, Митька еще удивился: вот нарожали! Они темной кучей бегали у дыма и зачем-то бросали в огонь камни.