Кругом тихо, ночь, он на стожке.
Приснится же такая блажь, аж страшно! Хорошо, что это все во сне, и, конечно, жаль, что только во сне она сказала ему, что он хороший.
Недавно она тоже приснилась ему по-смешному. Будто они едут на самой лучшей новенькой машине вдвоем в загс, который почему-то находится на элеваторе. Настю пустили, а его почему-то нет. У тебя, говорят, неполадки и Змей Горыныч ты, нужно, мол, фамилию сменить, а невесту, Настю, сдать пока на склад. Умора!
Вообще это так бывает: вот видишь во сне человека, девушку знакомую, например, и говоришь с ней обо всем и всюду бываешь, во сне ведь все можно, а проснешься — такое на душе хорошее, будто любишь ее давно, и долго-долго вспоминаешь сон и жалеешь, будто все, что приснится, в жизни запрещено.
Митька улегся поудобнее. Ему бы спать да спать, а он вот, поди же ты, все думает о Насте, зазря мучается душевно, а она наверняка дома, сидит себе и сливки распивает перед сном для румяности. Вот тигра!
Где-то в ночи неожиданно кукарекнул петух. Тоже приснилось что-нибудь этакое бедолаге.
Митька зевнул с запоздалым смехом и закрыл глаза.
Ночью сквозь сон он услышал, как кто-то шумно плескался у камышей, прямо перед ним. Он открыл глаза, над стожком висели тихие спелые звезды, остро пахло зеленым сеном и горячей полынью, на лугу в лопухах и крапиве фыркали кони, глухо били землю передними связанными ногами. По озеру и по небу плыло по луне, темные избы спали, и над всем этим стоял покой, теплая августовская ночь.
На озере кто-то плыл по лунному отражению, часто шлепая по луне ладонями; она дергалась и билась, как большая белая рыба, дробилась и расплывалась кругами и качалась вокруг чьей-то черной головы.
Он набросил на плечи пиджак, закурил сигарету и всмотрелся в того, кто купался в луне, но никак не мог рассмотреть — купальщик часто нырял.
Тогда он осторожно, стараясь не шуршать сеном, сполз на землю и пошел по берегу.
«Далеко заплыл…» — одобрил он, и ему захотелось тоже поплавать в прохладных водах и тоже понежиться в лунном сиянии. Это, наверное, очень здорово! Вот ведь какой-то чудак придумал все-таки это дело, а он не догадался раньше. И сколько ночей задаром прошло, извольте радоваться! Ишь, плывет, захватил луну и шлепает по щекам, будто жену собственную.
Он подошел к сгорбленным раскидистым ветлам, стал ногой на камень и тут заметил на суку одежду. Без сомнения, это одежда того нахала, что сейчас играет с луною в кошки-мышки.
На душе было одно неудовольствие и злость от того, что кто-то, а не он плавает по озеру с луной под мышкой, кто-то, а не он наслаждается природой как хочет и по своему усмотрению, кто-то, а не он…
В другой раз ему на все это было бы наплевать, пусть бултыхается, ныряет себе сколько угодно, даже утонет, но сегодня почему-то обидно лезть вторым в воду, а тот, первый, и не думает выходить на берег. Смотри-ка, мурлычет что-то себе под нос. Уж не русалка ли это там грудастая извивается? Уж он бы поговорил с ней как следует, чин чинарем!
Нет, не русалка, те без одежд живут, разве что в исподней рубашке. Он видел на картинках.
Митька подошел к стволу, схватил одежду и чуть не вскрикнул. На суку висело платье, Настино платье, без рукавов, штапельное с зелеными и желтыми разводами, только сейчас, ночью, цветы были черными и белыми. И еще он заметил: стоят у ствола беленькие босоножки.
Ну и ну!
На ветлах висела голубая паутина, от ветвей до ветвей, и листья тоже были голубые, а ветви опущены в воду, наверное, глубоко, и было похоже, что ветлы пьют лунную воду и никак не могут напиться. Сквозь ветви в просветы видна луна, будто запуталась в листьях и вот качается на них, круглая и самодовольная, как чье-то лицо. И так было красиво и странно, взаправду все это, чего он раньше и не замечал, и все походило на знаменитые стихи Александра Сергеевича Пушкина…
Мол, у лукоморья дуб зеленый, а здесь озеро и ветлы, и златая цепь на дубе том, на ветле, значит, висит голубая паутина, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом… Вот кота, понятно, нету, а что касается дальнейшего, то все в точку: и чудеса, и леший бродит, это, конечно, он, Митька Глоба, леший. Ну, а русалка на ветвях уже не сидит, надоело, и плавает Настею по озеру в дружбе с луной.
Он выругал себя за то, что хотел созорничать, спрятать ее одежду, и спрятаться самому, и смотреть, как она напугается и будет искать его, чтобы он отдал все обратно — и платье, и босоножки, но он честно выругал себя и решил этого не делать.