Нинка увидела в ее глазах тоску, и отчаяние, и радость и тревожно подошла к подруге. Такой Нинка ее еще не видела.
— Эх, Нинка, Нинка…
Груша глухо зарыдала.
Нинка напугалась от мысли, что так может плакать человек, ей близкий. Подруга прятала лицо в ладонях и покачивалась из стороны в сторону, как от зубной боли, а потом откидывала голову назад и, открыв свои синие глаза, снова закрывала их и снова опускала свою голову на ладони. Зеленый листочек упал с белой круглой щеки и застрял на шее, в вырезе кофты. Нинка осторожно положила свою руку на плечо подруги и, неуклюже шутя, нежно попросила:
— Не плачь. Красоту смоешь.
Груша чуть опомнилась и снова пригладила волосы.
Нинка спросила:
— Кто обидел?
Груша усмехнулась.
Нинке не было понятно, почему та усмехнулась, и они одновременно посмотрели друг другу в глаза.
Груша отрешенно произнесла:
— И никакая я не красивая. Несчастная я.
— Ну конечно! Не так родилась, скажи.
Нинка потрепала своею маленькой рукой ее щеку и ласково повторила вопрос:
— Кто обидел?
Груша облегченно вздохнула и сказала:
— Он… теперь мой муж.
Нинка поняла, о ком идет речь, и засмеялась:
— Ну, как человек он тоже не подарок!
У подруги синие глаза стали гуще, темнее, брови ее поднялись недоуменно, и она удивленно спросила:
— Да? — Лицо у Груши сделалось строгим. — Говорю ему — сделаю аборт. Так он меня побил.
Нинка растерялась сначала, а потом рассердилась:
— Мало еще бил!
Когда Нинка сердилась, она переходила на татарский акцент и на возглас подруги: «Ой, Нинка! А вдруг он меня бросит?!» ответила жестоко:
— А ты ему еще малайка таскай, таскай — больше денег платить будет.
— Не будет. Не расписаны мы, — устало выдохнула Груша.
Нинка возмутилась:
— Как не будет? Как не будет? Живот твой — малайка его!
— Он сказал, что мы поженимся и будем жить как все люди.
— Правильно! Ха! Аборт… Мало еще бил!
Нинка обрадовалась чужой радости и увидела, как засветились глаза у подруги, и подумала о том, что Груша ревела от боязни рожать в первый раз, от тревоги за себя и Василия. Она мысленно обозвала Грушу «счастливой дурой» и пошла надевать халат, чтобы вовремя успеть к дневной дойке.
После дойки, когда сыто мыкнула, напившись воды, последняя корова, начался полдень.
Доярки разбрелись по селу со своими заботами, главной из которых была: дети. На берегу со стадом остались только Нинка и Груша. Груша скинула кофты, расстелила их на траве, взглянула на задумавшуюся Нинку, словно приглашая прилечь, но потом махнула рукой и рухнула как подкошенная, вытерев глаза.
Плывет и качается по степи зной, все звуки глохнут, небо спит, и солнце, дыша жаром, тоже тяжело и равнодушно смотрит на весь этот задремавший ковыльный мир. Только тонкая синенькая речка торопливо катит свою холодную водичку сквозь камыш — боится обмелеть.
На песке, поросшем осокой и лопухами, недвижно покоятся мудрые коровы. Они лежат кто где, рыжими глыбами, большей частью поближе к пойме, где река около глиняного обрыва течет не течет и вся усыпана желтыми солнечными лучами. Вьются над камышом комариные грязные облачка. Нинка одиноко стоит на горячем белом песочке около тальниковых прутьев, трогает повядшие стручковатые листья и сонно вглядывается в даль. Ее тоскливый взор теряется далеко-далеко, на низком горизонте, там, где поблескивают, и колышутся, и струятся в мареве серебряные рельсы, которые словно плавятся в душном воздухе.
Ее успокаивает какая-то приятная, промелькнувшая, еще неясная мысль, и ей нравится этот полдень с его бледным небом, дымками, сухой травой, нравится и то, что солнца почти не видно и небо словно сгорело, и то, что зной придавил ковыли.
Тихо. Время будто остановилось, улеглась пыль, не бродят куры, по дворам попрятались собаки, и только где-то на краю деревни жалобно поскрипывает колодезный журавль.
Ей нравится отмечать и слушать это. Она залюбовалась, как из-за горизонта небо начали опоясывать голубые полосы, быстро расти и пропадать где-то у нее за спиной и оставаться в небе долго-долго, а потом незаметно таять. «Летчики играют», — сказала ей однажды Груша, когда она испугалась гулкого грома на пустом синем небе.
Вот и теперь летчики играли, и гром, прокатившийся по небу, ее обрадовал. Нинка как бы вбирала в себя горячий воздух, в котором звонко долбят кузнечики, и ей хотелось вот так, стоя, уснуть, закинув руки за голову, отдаться этому тихому летнему полдню и раствориться в нем.