Она с таким волнением говорила о своей работе в школе, педагогике, о том, что ей не нравятся учебники по истории! Ведь это надо подумать, она говорит такое: «Педагоги-историки — несчастные люди… Я бы запретила до восьмого класса преподавать «Древний мир» и «Средние века». Я бы начала с истории нашей страны… А теперь, сейчас, на конкретных примерах, на сравнениях, легко убеждала бы, какой стала наша Родина. Ведь история, я имею в виду жизнь, каждый год здорово меняется. А мертвые учебники о древности мы просто зубрим сейчас на уроках, и ученики, наши граждане, зубрят… Больно все это!»
Андрей хоть и не во всем был согласен с нею, но с интересом слушал ее, когда она говорила о том, что детям, школьникам нравятся Спартак, князь Олег и коммунары… «Они это сердцем воспринимают. Многие же зубрят… А я бы хотела так хорошо и интересно преподавать, чтобы они со мною брали Бастилию».
Уже потом, когда они успели о многом поговорить, познакомиться поближе, он узнал, что Елена была замужем, что муж ее архитектор, ушел добровольцем на фронт, и что он хороший человек, хоть и старше ее, погиб в последний год войны в самом Берлине, что если она и полюбит, то только честного, боевого, талантливого, каким был ее муж, незаменимый человечище. Елена однажды сама, первая, поцеловала Андрея, когда он сказал о ее муже: «Жестоко, он был добр, талантлив, и он погиб».
Андрей понимал ее: хоть он не был на войне, но солдатом все-таки был и знал, как нелегка она, служба. И чем больше узнавал он Елену, тем больше любовался ею.
Да и то сказать, она была хороша: с чистым лицом, крепко сбитая, с умными глазами, и губы чуть припухшие, гордая белая шея с припудренной родинкой, и вся фигура ее, плотная, с тугой грудью, и походка, степенная, важная, и еще голос, грудной, насмешливый и успокаивающий, услышав который, хочется радоваться и и петь, — вот какая Елена!
И он, Андрей, шел сейчас к ней.
Сегодня исполнился ровно год их дружбы, год его любви к ней.
Вот и ее дом. По проспекту понавешены абажуры; лучи света от колпачковых фонарей веерами расходятся по снегу.
Третий этаж. Нужно стучать в стену ее комнаты. Вот так: «раз-два-три».
Она увидела улыбку на его лице и сама улыбнулась ему навстречу. Положила руку ему на плечо:
— Пришел? Вот и хорошо. Садись, Андрей.
И когда он сел на диван, облокотившись на валик, и преданно стал смотреть на нее и ловить ее взгляд, она грубовато, но не больно взяла его щеки мягкими руками, всмотрелась в его глаза:
— Вот такой ты мне нужен. Ты мне нужен весь. Весь, без остатка! Ты меня понял? Вот так. Устал?
Она включила репродуктор, стоявший на спинке дивана, и поцеловала Андрея стремительно и доверчиво.
— Сейчас я сварю кофе.
Он с какой-то сладкой тревогой представил себе, как хорошо они станут жить, когда Елена будет его женой, насовсем, навсегда.
Елена ставила на стол чашечки, хлеб и масло.
Он улыбался.
И музыка, и Елена, и включенный верхний свет, и зелено-розовый свет торшеров-тюльпанов нежно успокаивали душу уютом, и это чувствовалось так, словно вдруг хорошо и красиво поешь песню.
Пили вкусный, душистый кофе и поглядывали друг на друга посмеиваясь, будто знали какую-то очень важную тайну, известную только им обоим.
Елена попросила рассказать что-нибудь, «что-нибудь очень-очень интересное!»
Андрею вспомнилось многое, и все было незабываемо, но почему-то сейчас, в тепле, уюте, рядом с Еленой, его будущей женой, больше всего вспоминалось почему-то тяжелое, тревожное время войны. Он говорил с болью, а о себе с легкой иронией:
— Знаешь, в войну после ремесленного мы работали на заводе. Я мальчишкой подручным сталевара был. Ну… голодно. Мне по карточке килограмм хлеба полагалось. А дома делили пополам, в общем…
Андрей покраснел, взял из хлебницы ломоть белого хлеба и, прищурив глаза, долго смотрел на него, а потом положил обратно.
— Однажды я потерял новые хлебные карточки. Получил на месяц и все потерял…
Елена окаменела, хмурая, сосредоточенная. Андрей посмотрел на Елену, она слушала. Он вздохнул:
— Прости… Не могу я дальше об этом.
Елена сказала:
— Не надо. Это жестоко. Не рассказывай.
Андрей взволнованно произнес:
— Я обязательно когда-нибудь напишу картину «В военные годы», про завод, про нас!
— Да, да! Это интересно, напишешь, милый. Но почему когда-нибудь, а не сейчас?
— Не получится.
— Сможешь!
Андрей улыбнулся и благодарно кивнул ей, а потом доверил: