Гришка смеется, хлопает Прохора по плечу «ты не прав» и подробно и вежливо начинает объяснять, в чем не прав дядя. Малина уже не слушает разговор, а смотрит на «Григория Васильевича», на его молодые теплые глаза, жесткие скулы и вьющийся белый чуб и думает о том, что Гришка не такой уж плохой парень, как о нем говорят многие, и что хорошо вот так было бы всегда, если б Гришка приходил к ним в гости, сначала к Прохору, а потом к ней, — уж они нашли бы о чем поговорить. Она вдруг подумала, что Гришка — ее муж, давно живет здесь, а дядя пришел к ним в гости, чтобы «безотлагательно» поговорить с Гришкой обо всем, и на сердце ее хлынула волна нежности и защемила радостью ожидания чего-то хорошего, счастливого. Ей стало жалко Прохора, который, наверное, все-таки женится на птичнице Семеновне и, отгуляв на своей и ее, Малининой, свадьбе, опять будет сторожить ночами совхозную контору и кашлять, пугая коров.
— Нет, нет, нет! — стучит Прохор по столу кулаком. — Животных бить нельзя. Я кнут никогда не держал! А у нас еще драки меж парней. Друг дружке морды бьют — загляденье! Налейте, Григорий Васильевич!
— Не надо больше, Григорий Васильевич! — покраснев от того, что назвала Гришку по имени и отчеству, Малина останавливает руку Гришки с бутылкой и, взяв дядю за плечи, выводит из-за стола. — Иди спать. Ты… уже!
— Нельзя идти противу закона. Некоторые идут, особо в пьяном виде. К примеру, Телегин… взял у меня, значит, с плетня сапоги, как свои! Я бы мог его… а я простил. По ошибке — отдай. — Прохор улыбается и гладит Малину по щеке: — Племяша, лебедь… Ростил, ростил — вот и замуж пора. Любовь, вишь, тебе подавай! А ты полюби! Вот Григория Васильевича! Он… — Прохор подумал о чем-то и заключил: — Он!
— Ладно, полюблю. Спи.
Вместе с Гришкой они отвели Прохора в другую половину дома, и он сразу уснул. Гришка засобирался домой медленно и нерешительно, очевидно, ждал, что Малина остановит его и скажет: «Оставайся. Посиди еще». Но она молчала, ей и самой не хотелось, чтобы Гришка ушел, а хотелось, чтобы они сидели рядом и разговаривали о чем-нибудь, может быть, он сказал бы ей тогда, что любит ее, что приходил он неспроста, действительно свататься, а что ни слова не было о свадьбе, так это просто недоразумение.
— Куда же ты, Гриша… — остановила его Малина, и он покорно сел с нею рядом.
— Пора уже. Ночь.
Голос у него виноватый и сдавленный, лицо задумчивое, и ей было радостно от того, что он сидит рядом, накинув пиджак на плечи, и, наверное, думает о ней. Хорошо! Зачем эти дальние поезда на полустанке, которые приходят и уходят, какой-то другой человек, которого она ждала, если Гриша специально не пошел в кино, а явился к ним в дом и, конечно, к ней. Она вспомнила, как увидела его первый раз, на пашнях, уставшего, в измазанном мазутом комбинезоне, как он подошел к ней с протянутой чашкой, вспомнила и весь их разговор, когда он весело приказал:
— Повар, мне погуще!
— Умаялся, видно.
— Не смейся, красивая. Наливай! Как звать?
— Малина.
— Ох ты! Сладко! Замужем?
— Нет.
— Хм! Бывает…
— Пока не тороплюсь.
— Правильно.
Что «правильно», она тогда так и не поняла. Больше он с ней об этом так и не заговаривал, только сегодня, там на пашне, когда поцеловал и еще грозился повторить принародно. Что ж, пусть! Вот он рядом, такой хороший, родной и смирный.
«Наверно, это любовь, наверно, я его полюбила или начинаю любить…» — с радостным испугом подумала Малина и поняла, что любит, любит его, а за что и сама не знает. Может быть, так и бывает всегда.
— Это я у Панфилова спирту достал… Пахать-то мы закончили. Завтра секретарь райкома приедет. Торжество. А потом не знаю куда, — как бы оправдываясь, проговорил Гришка и качнулся.
«А куда же потом?..» — подумала Малина, но не решилась спросить об этом: «Ведь уедет, может, далеко и надолго… А как же я одна? Ведь люблю…» Ей казалось, что если она не скажет об этом ему сейчас, он уйдет, уйдет навсегда — ведь все может быть. И больше она никого не сможет полюбить.
— Гриша… — грустно и как можно ласковее произнесла она и опустила голову. Большего говорить она не решалась, то ли потому, что страшновато говорить о любви в первый раз, то ли оттого, что стыдно.
Он что-то понял, смело взял ее за руку и прислонился щекой к ее щеке. Она не отодвигалась. Только сердце учащенно забилось от близости, да захватило дыхание, и стало жарко. «Скажу!»