«Запорожец» лихо сдвинул на затылок форменный картуз железнодорожника и на вопрос: «Дома ли Анисим Федорович?» — радостно крякнул:
— Он самый! — и, подав руку, осведомился: — По какому счету?
Шубников не понял вначале, а когда Анисим Федорович уставился на его форму лесничего, разглядывая серебряные веточки, объяснил о цели своего прихода и услышал категорическое:
— По делу? В дом!
Шел хозяин неторопливо, кивая направо и налево, и после каждого кивка помыкивал: «М-да! М…» — и Шубникову подумалось: «Сразу видно — хозяин справный».
Направо — рыбачьи сети. Налево — стеллажами поленья. Направо — сараи разных служб. Налево — чистые окна и открытая дверь в опрятный дом.
Когда Шубников отряхал сапоги от пыли, то краем уха услышал женский шепот: «Кто это? Твое начальство?» — и знакомое громкое кряканье:
— Гость. Соседняя служба! Накрывай по-царски!
Пока хозяйка накрывала на стол и уставляла его стаканами, холодцом, борщом, медвежатиной, бараниной, солеными огурцами, помидорами и капустой, жареной рыбой, яйцами и чашами, полными ягод разного сорта, Шубников понял, что обходчик, очевидно, приготовился к долгому разговору, и удивился тому, что хозяин просто старался показать, какая у него добрая жена, что все это у них в доме по форме и чести.
— Знакомьтесь. Моя закоренелая супруга, Маланья. Из кержачек.
Маланья крепко вспыхнула румянцем, хмыкнула, посуровела, пригрозила:
— За стол не сяду! Всегда они так шутют.
Пригляделись друг к другу. Всмотрелись в глаза.
Шубников приступил к делу, когда Маланья отошла к печи и загремела ухватами.
— Вот в чем вопрос… Вот по какому счету я вас навестил…
Анисим Федорович наливал в рюмки и на предупредительный жест гостя уточнил:
— Для мысли. Я слушаю.
Шубников выложил все в двух-трех словах.
Дело сводилось к тому, что по обеим сторонам полотна наросло и идет приступом к насыпи много разной гнили, сохнет на корню, заболачивает перегоны. Вопрос состоит лишь в том, какими силами все это убрать, упорядочить. Железная дорога кивает на лесничество, лесничество на железную дорогу.
— Как вы думаете, Анисим Федорович?
— А что тут думать?! Тут надо дунуть! Непонятно? Дунем в трубу: соберем ваши и наши рабочие бригады, а с ними и весь другой честной народ, глядишь — и дело сдвинется. Так?
— Так… да-а…
— А раз так, выпьем еще для ясности. «Интересно, всех лесничих он так поил и так расписывал?»
«Для ясности» Шубникову пить уже не хотелось, он думал о том, что действительно было бы здорово все организовать так, как советует Анисим Федорович.
Дом, наполненный тишиной, в которой мелко позванивали вилки, лениво дышала душная печь, добротная древняя мебель и завидная здоровая сытость за столом напомнили Шубникову о его просторном пустом доме с такой же широкой деревянной кроватью, спал он на ней одиноко, всегда почему-то с краешку и не ощущал стену спиной, перед глазами встал его забытый двор, хозяйкой которого была коняга. Он, разомлев и раздобрев, уперся блаженным взглядом на киот с фотографиями в углу, почему-то рядом с иконами, только ниже, и оттуда из угла глядели на него две особы женского рода: одна строгая, вся в бронзовых лучах, в церковном одеянии, это икона, другая вся в белом сиянии на фоне леса, с улыбкой, с озорными глазами на полных губах; и обе сливались в одну и презрительно улыбались: мол, ишь, вгляделся!
Он спросил у Анисима Федоровича про ту, что веселилась на фотографии:
— Это кто?
— Аль не узнал?
— Н-нет.
— Что, хороша?
— М-м… королева.
— Ясно, жар-птица!
Багровея от света печи, Маланья обернулась, протянула руку по направлению к жар-птице и чуть не задохнулась от гордости:
— Наша, доча! Вот кто, Катюша!
Анисим Федорович подбил ладонью усы и храбро подначил:
— Посватаешь?
Шубников покраснел, стушевался и ответил, отшучиваясь:
— А что? Вот только — понравлюсь ли я ей…
— Это уж ваше дело. А ты посватай, а мы подумаем, да и отдадим.
Шубников не сдавался:
— Познакомиться надо. Да притом я и сватать не умею. Как это?
Анисим Федорович с хохотом наседал:
— Это ничего. Научим!
Маланья присела к столу и строго, с достоинством произнесла:
— Да что уж ты так сразу… дочу… Первому встречному! Только сегодня и увиделись! — и поперхнулась, поняла, что сказала лишнее, и крепкий румянец опять ударил ее по щекам.
— Ничего, мы люди таежные, серьезные. У нас ведь как? Отсчитал тыщу шпал — перерыв! Вот они с Катюшей отсчитали по двадцать годков — пора и так далее!