В ящике у Уве целое отделение для дюбелей. Он склонился, изучая их, точно шахматист фигуры. Уве не торопится с выбором. С дюбелями спешить – людей смешить. У каждого дюбеля свое применение, своя метода. Народ нынче совсем не думает о технологии, лишь бы смотрелось помоднее. Но Уве, если уж взялся за что-то, все делает как положено.
«На заслуженный отдых…» – сказали ему на работе. Зашли к нему в контору в понедельник и заявили, мол, решили не тянуть до пятницы, чтоб «не омрачить ему выходные». «На заслуженный отдых», ишь! Вам бы самим проснуться во вторник и понять, что вас списали в утиль. Вам бы только по энтернету шариться да эспрессо посасывать, а чувство долга вам неведомо.
Уве изучает потолок. Щурится. Надо поставить крюк ровно по центру, решает он.
Уве уже приступил к решению задачи по существу, как вдруг раздался беспардонный, протяжный скрежет. Как если бы какой-нибудь дюжий увалень на японском шарабане с прицепом, пытаясь сдать назад, заскреб по стене таунхауса.
3. Уве сдает назад на японце с прицепом
Уве отдергивает занавески в зеленый цветочек (жена давным-давно грозилась их поменять). И видит коренастенькую чернявую смуглянку лет тридцати явно нешведского розлива. Та отчаянно машет водителю, своему погодку, дюжему белобрысому увальню, втиснутому за руль миниатюрной японской машинки, которая в этот самый момент скребет прицепом по стене таунхауса Уве.
Увалень жестами и знаками пытается деликатно намекнуть женщине: дескать, задача не так проста, как может показаться. Чернявая, отнюдь не столь деликатно, а скорее даже наоборот, семафорит ему что-то в ответ: по всей вероятности, сообщает, что видит за рулем остолопа.
– Твою мать! – ревет Уве, глядя, как прицеп одним колесом бороздит его клумбу.
Он бросает ящик с инструментами. Сжимает кулаки. Две секунды, и он уже вылетает на крыльцо. Дверь распахивается сама собой, словно опасаясь, что иначе Уве просто ее проломит.
– Вы чё творите? – напускается он на чернявую.
– Вот и я спрашиваю! – кричит она в ответ.
На какое-то мгновение Уве оторопевает. Пепелит ее взглядом. Женщина отвечает тем же.
– Написано же: проезд по территории запрещен. По-шведски читать не умеете?
Смуглянка выступает вперед, и тут только Уве замечает: она либо на большом сроке беременности, либо, по определению самого Уве, страдает точечным ожирением.
– Это я, что ли, за рулем?
Уве молча смотрит на нее несколько секунд. Потом поворачивается к белобрысому увальню: тот кое-как выкарабкался из тесной японской коробчонки и теперь стоит, виновато разведя руки. В вязаной кофте, с осанкой, свидетельствующей о застарелом дефиците кальция в организме.
– А ты кто такой? – интересуется Уве.
– Это я вел машину, – беззаботно улыбается увалень.
Ростом под два метра. Уве всегда с интуитивным скепсисом относился к людям выше метра восьмидесяти пяти. Опыт подсказывал: при эдаком росте кровь просто не добирается до мозга.
– Ага, как же! Кто еще кого вел! Может, она тебя? – Пузатая смуглянка, пониже увальня примерно на полметра, яростно наскакивает на него, пытаясь шлепнуть по руке обеими ладонями.
– А она-то кто? – интересуется Уве.
– Женушка моя, – дружелюбно кивает в ее сторону увалень.
– Ненадолго, не надейся, – энергично, аж пузо подпрыгивает, огрызается «женушка».
– Думаешь, это так прос… – начинает оправдываться муж, но она перебивает:
– Я сказала: ПРАВЕЕ! А ты едешь НАЛЕВО! Почему ты меня не слушаешь? НИКОГДА не слушаешь!
Тут она выдает тираду на полминуты, представляющую собой, как догадывается Уве, подборку изощренных арабских ругательств, которыми столь богат этот язык.
Белобрысый увалень только блаженно кивает – его улыбка неописуемо гармонирует с жениной бранью. С такой улыбкой ходят буддийские монахи, отчего любому нормальному человеку хочется двинуть им по морде, подумал Уве.
– Извиняемся, в общем. Сплоховали малость, сейчас все поправим, – бодро сообщает увалень, дождавшись, пока его половина наконец замолкнет.
И с самым беспечным видом выуживает из кармана круглую жестянку и отправляет себе под губу табачный ком величиной с гандбольный мяч. И, видимо, уже собирается дружески хлопнуть Уве по спине.
Уве одаривает увальня таким взглядом, словно тот только что навалил кучу на капот его машины.
– Поправим? Да ты же у меня на клумбе встал!