Выйдя из машины, Уве небрежно бросает ключи увальню.
– Сигнал заднего хода, автопарковщик, видеорегистратор… Если тебе столько всякой хрени нужно, чтоб парковаться с прицепом, на кой ты вообще брал себе прицеп?
Но увалень только довольно кивает.
– Вот спасибочки – выручили! – радуется он так, словно это не Уве распекал его последние десять минут.
– Да я бы тебе даже магнитофон перематывать назад не доверил, – отвечает Уве, гордо удаляясь.
Беременная приезжая стоит все так же, скрестив руки на груди. Глядит, правда, уж не так сердито.
– Спасибо! – звонко благодарит она и криво улыбается – сдерживая хохот, догадывается Уве.
Карие глазища – огромные, Уве прежде таких и не видал.
– У нас во дворе проезд запрещен. Хочете не хочете, а выполняйте.
Она смотрит на него с таким видом, словно заметила, что он сказал «хочете» вместо «хотите». Хмыкнув, Уве обходит ее и направляется домой.
На полпути он останавливается на мощеной дорожке, ведущей от дома к его сараю. Морщится так, как умеют морщиться только мужчины его поколения – не только нос, но и все туловище словно собирается гармошкой. Опустившись на колени, он припадает лицом к плитке, которую аккуратно и неукоснительно перекладывает заново каждые два года, даже если оно и не требуется. Принюхивается. Утвердительно кивает. Встает.
Беременная смуглянка и увалень наблюдают.
– Обоссали. Все как есть обоссали! – в сердцах бормочет Уве.
Потрясает рукой, указывая на плитку.
– Ну и ладно… – отвечает смуглянка.
– Да ни хрена не ладно! – ругается Уве.
И с этими словами входит в дом и затворяет дверь.
Уве усаживается на табурет в прихожей, долго сидит, не в силах думать о чем-то другом. «Чертова бабенция», – вертится в голове. Ну что она тут забыла со своей семейкой, когда даже знак нормально прочитать не может? Нельзя по двору на машинах разъезжать. Это ж ежу понятно.
Наконец Уве встает, вешает синюю куртку на свой крючок, одиноким утесом торчащий в океане жениных пальто. Бормочет что-то про «недоумков», для верности оборачиваясь к закрытому окошку. Потом становится посреди гостиной и принимается рассматривать потолок. Долго ли, коротко ли Уве так простоял – он не знает. Он растворяется в мыслях. Блуждает в них, как в тумане. Вообще-то он не из этой породы: никогда не был мечтателем, просто в последнее время в голове точно помутилось. Ему все труднее сосредоточиться. Ничего хорошего.
Звонок в дверь выдергивает Уве из теплой дремы. Он отчаянно трет глаза и озирается, словно опасаясь, не подсматривает ли кто за ним.
В дверь снова звонят. Уве поворачивается и смотрит на нее с упреком. Делает несколько шагов в сторону прихожей, но тут чувствует, что тело его закаменело, как застывший гипс. Стук – то ли от половиц, то ли из сердца – откуда доносится он, Уве не знает.
– Ну, какого еще рожна? – вопрошает он дверь, еще не открыв ее, как будто она должна ответить ему. – Какого рожна? – повторяет он, распахивая дверь с такой силой, что образовавшийся сквозняк сдувает с крыльца трехлетнюю девчушку. Отлетев, та в изумлении плюхается на попу.
Рядом с ней девчушка постарше, лет семи, на лице ее написан ужас. Обе – черненькие. Обе – с огромными карими глазищами, каких Уве отродясь не видывал.
– Ну? – требует Уве.
Старшая выжидающе смотрит. Потом подает ему пластиковую коробку. Уве нехотя берет ее. Коробка теплая.
– Рис! – радостно кричит меньшая, вскакивая на ноги.
– С шафраном. И цупленкой, – добавляет старшая, далеко не так доверчиво.
Уве скептически разглядывает их:
– Торгуете, что ли?
– Вообще-то мы тут ЖИВЕМ! – обижается старшая.
Уве задумывается на миг. Потом кивает. Словно допуская возможность принять это обстоятельство в качестве резонного аргумента.
– Вот как?
Младшая девчушка довольно кивает и всплескивает рукавами комбинезончика, несколько длинноватыми:
– Мама сказая, ты гоёдный.
Уве в полном недоумении глядит на этот ходячий дефект дикции.
– Чего?
– Мама сказала, что ты, наверное, голодный. Мы принесли тебе ужин, – с досадой поясняет старшая. – Пойдем, Назанин. – Она хватает младшую за руку и, глянув на Уве глазами полными укора, удаляется.
Высунувшись из дверей, Уве смотрит им вслед. Видит в дверях соседнего дома давешнюю беременную соседку. Впуская девчушек, та улыбается ему. Младшенькая, оглянувшись, весело машет Уве. Соседка машет тоже. Уве закрывает дверь.
И стоит посреди прихожей. Таращится на теплую коробку с рисом, шафраном и цыпленком так, словно там внутри взрывчатка. Затем идет на кухню и убирает коробку в холодильник. Не то чтобы он вдруг завел моду есть все, что ни нанесет ему на крыльцо понаехавшая мелюзга. Просто в доме Уве еду не выкидывают. Принципиально.