— Вы предлагаете мне сделку, ваше превосходительство? — ответил Попов, меняясь в лице.
— Вы выражаетесь довольно странным образом, — снова обдал его холодом министр. — Государство просит у вас помощи… Только и всего. Пустяк!
— Вы этого не сделаете, ваше превосходительство, — глухо произнес Попов.
— Почему же, позвольте вас спросить? — притворно поинтересовался министр.
— Потому что я, как директор, не дам на это согласия.
— Вы! — вскрикнул министр. — Вы отдаете себе отчет, милостивый государь, что вы говорите?
— Вполне, ваше превосходительство. Право и закон на моей стороне.
— Ага! Оказывается, вы главный их потатчик! И мы вас…
— Ваше превосходительство, я не обязан выслушивать оскорбления! — Попов поднялся из кресла и направился к выходу.
— Все равно! Я вас заставлю!.. — крикнул ему вдогонку министр, в ярости ударяя по столу.
…Домой на свою профессорскую квартиру Александр Степанович вернулся сам не свой, бледный, с трудом выговаривая слова. К обеду все же попытался сесть со всеми. Но не мог есть. Сказал, что устал, болит голова.
Раиса Алексеевна помогла ему встать, уложила на диван в кабинете. Притворила двери. Она как врач понимала его состояние. Непомерная ноша обязанностей. Всю жизнь непомерная ноша. Его изобретение. И все, что за ним последовало. И еще этот год. Год тяжелых переживаний, тяжелых потерь. Поражение России в войне с Японией. Слабое оснащение русских войск и флота установками беспроволочного телеграфа (да и то в большинстве иностранных марок!), из-за чего корабли Тихоокеанской эскадры теряли ориентировку в морском бою. Цусимская катастрофа. Гибель адмирала Макарова, гибель многих учеников Александра Степановича — минеров, электриков, телеграфистов. При Цусиме погиб его лучший, верный помощник во время Гогланда — унтер Андрей Безденежных. Страшный год… И еще новая обязанность выборного директора, от которой он не мог отказаться. Не считал себя вправе отказаться в такое смутное время. А теперь эти вызовы. Градоначальник, министр…
Раиса Алексеевна тихонько заглядывала в дверь: как он там? Бесконечно усталый от всего, что легло на его плечи.
Все же он пересилил себя и, как ни плохо чувствовал, поехал в университет, на заседание Русского физико-химического общества. Его недавно избрали товарищем председателя физического отделения, и он считал для себя невозможным отсутствовать на этих ученых собраниях.
А вернувшись, слег совсем.
Через день к вечеру, когда весь Петербург готовился встречать Новый год, его не стало. Александр Степанович умер. От кровоизлияния в мозг, как определили медики.
Похоронная процессия направилась с Аптекарского, через Литейный мост, по Невскому, Лиговке, через весь город, на далекое Волково кладбище. Нестройные ряды идущих в тишине за белым гробом под балдахином и колесницей с венками. Прохожие останавливались. «Кого хоронят?» — «Профессор какой-то…» Но у полиции даже эта безмолвная процессия вызвала беспокойство: не произойдет ли какой демонстрации? Особенно когда увидели форму Электротехнического института с желтым почтово-телеграфным околышем. Шли студенты института, профессора и преподаватели, провожая своего директора, шли представители Физического общества, провожая своего товарища по науке, шли преподаватели и слушатели Минного класса, кронштадтские моряки, провожая того, кто был с ними вместе много лет на военном острове и кто сделал на этом острове свое главное дело. Его университетские друзья, его родные, дети и Раиса Алексеевна, идущая мужественно всю дорогу.
На кладбище его опустили рядом с тем местом, что называется «Литературные мостки». Говорили последние речи, прощальные слова, военный инженер в серой форменной шинели прочитал свои стихи, нескладные, чувствительные. Стояли молча старые друзья — Георгиевский, Любославский, стояли капитаны Тверитинов, Троицкий, лейтенант Колбасьев…
Хмурый январский день походил на сумерки. Снег медленными хлопьями падал на взрытую землю, на восковые цветы.
Все разошлись. Лишь самые близкие оставались еще тесной группкой у свежего холмика. Не могли уйти.
Снег, продолжая падать, все сравнивал, покрывал ровной пеленой. Могильные камни и памятники. Гаршин, Михайловский, Глеб Успенский… Мостки русской культуры.
…Газеты дружно откликнулись на его смерть. И крупные из столичных, и помельче, и в других городах. «Тяжелая утрата», «Видный русский ученый и изобретатель», «Ему первому принадлежит честь…», «Россия может гордиться им», «Яркий научный талант…».
И тут же строчки сожаления: «Русские люди проглядели, по обыкновению, изобретение своего соотечественника…», «На нем исполнилась злополучная судьба русских изобретателей».