— Это даже не Императорские Когти, — напомнила я ему и выразительно указала взглядом на миссис Хантингтон, только ради спокойствия которой не озвучила, что все гораздо, гораздо хуже — она и без того была белее простыни, и губы у нее подрагивали. — К тому же я гораздо лучше знаю эти места.
С этим поспорить было сложно. Тао сердито стиснул зубы — и молча забрал у меня корзинку.
Вода только-только ушла, и под ногами хлюпало. Мы шли молча. На плече Тао восседала серьезная, как сердечный приступ, альциона, всеми когтями вцепившаяся в тонкую ткань рубашки. Он не обращал внимания, и я тоже честно старалась сконцентрироваться на том, что нас ждет впереди — а не на беспомощном, каком-то больном взгляде, которым провожал нас Кристиан.
Для него принц все еще был просто Ричем. Парнем, которого загнали в угол обстоятельства — и который не захотел сдаваться. Что бы я ни говорила, сколько бы ни нагнетала обстановку, Кристиан, кажется, все еще его любил.
Не то чтобы я не хотела понимать эти чувства. Но я никак не могла забыть, что Ламаи едва не утопилась, ведомая колдовством, а миссис Хантингтон осталась в столовой, бледная, как смерть, едва сдерживающая слезы.
Да, принца продали, когда он только-только родился, ради окончания войны, которую начинал не он, и справедливого в этом было мало. Как и в последовавшей попытке сделать счастливым Ричарда Балдера, пожертвовав Аллистером. Я понимала, почему наследный принц взбунтовался. Но методы, выбранные им для протеста, одобрить не могла никак.
Мангры постепенно отступали, сменяясь низкими пальмами с широкими листьями. Под ногами стало заметно суше. Соленые болота остались позади, и море по левую руку было глубокого синего цвета: здесь под водой скрывался старый коралловый риф, еще не знакомый с наступательной силой мангровых рощ.
Солнце в Ньямаранге всегда заходило быстро, и к помеченному гаданием месту мы вышли уже в глубокой темноте, подсвечивая себе дорогу ручным фонарем.
Здесь море широкой дугой вдавалось в берег, вынудив джунгли отступить, и мерно шумело внизу, за обрывом. Тропические леса не сдавались, методично, год за годом подбираясь к самому краю, неустанно пробиваясь сквозь песок и гранит. Морские пещеры, пронизанные корнями, выходили к самой воде. Спуститься туда можно было только по веревкам или самым прочным лианам — но нам и не пришлось.
Он сидел на самом краю, беспечно свесив ноги с обрыва. Весь какой-то смешной и несуразный, в слишком свободной рубахе и небрежно подвернутых штанах, с чем-то бесформенным и светлым в руках, — он казался бы обычным парнем, очередным туристом, забредшим в джунгли в поисках адреналина и новых впечатлений, если бы не волосы: выгоревшие почти до серебристой белизны, чуть отросшие за время скитаний, но все же достаточно узнаваемые, чтобы любой мог рассмотреть в них фамильную черту вайтонских королей.
Ричард Аллистер, принц Вайтонский, повернул голову на звук шагов, недовольно поморщившись, когда свет фонаря ударил прямо ему в лицо.
— Тао, — с легким удивлением произнес он и улыбнулся, не размыкая губ. На контрасте со светлыми до белизны волосами его кожа, едва тронутая тропическим загаром, казалась темной, и улыбка выглядела жутковато. — Представишь меня своей спутнице?
— Рич… — севшим голосом выдохнул Тао, и я с ужасом поняла, что уложить в голове мысль о том, что принц подался в злые колдуны, не получалось не только у Кристиана. — Отойди от обрыва! — вдруг рявкнул он натренированным тоном вечного старшего брата.
Уголки губ принца дрогнули в усмешке. Он послушно заерзал, сев полубоком: теперь с обрыва свешивалась только одна нога, босая и загорелая. Но на этот раз Тао промолчал — потому как, наконец, рассмотрел, что именно Его Высочество держал в руках.
Верхнюю половину черепа, вытянутую, как у крупной рептилии, выбеленную временем и солнцем до оттенка, до ужаса похожего на цвет волос самого принца.
К счастью, Тао не стал задавать глупых вопросов, а сразу же выхватил из корзинки три палочки искристого огня и потянулся за зажигалкой. К сожалению, Его Высочество тоже не мешкал, совершенно правильно расценив приготовления камердинера как начало атаки, а не приглашение на вечеринку со светомузыкой, и прижал половину черепа к лицу — а потом отнял от него руки.
А череп остался, словно прирастая к коже. Блеснули изогнутые клыки, и в черной пустоте глазниц зажглись мертвенно-синие огни.