Филипп Поццо ди Борго
Второе дыхание
Оригинальное название: «A Second Wind» - Philippe Pozzo di Borgo
«Второе дыхание» - Филипп Поццо ди Борго
Переводчики : regulushotl, gojungle, Elena_Panteleeva,Zhuzheli4a,
padfoo, lalalablabla,Shurshunchik, Verity58
Редактор: Наталья Кибардина
Переведено для группы: http://vk.com/world_of_different_books
На http://notabenoid.com/book/49010/
Любое копирование без ссылки
на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Пожалуйста, уважайте чужой труд!
Аннотация
Пострадав в результате несчастного случая, богатый аристократ Филипп нанимает в помощники человека, который менее всего подходит для этой работы, — молодого жителя предместья, Абделя, только что освободившегося из тюрьмы. Несмотря на то, что Филипп прикован к инвалидному креслу, Абделю удается привнести в размеренную жизнь аристократа дух приключений.
По книге снят фильм, Intouchables, который в российском прокате шел под названием 1+1.
Предисловие
«Он был просто невыносимым, самодовольным, горделивым, жестоким и непоследовательным человеком. Без него я бы сгнил заживо... Он был моим дьяволом-хранителем».
Будучи потомком двух знаменитых французских семей и директором одного из самых известных в мире домов шампанских вин, Филипп Поццо ди Борго был не из тех, кто привык просить о помощи. Тогда, в 1993 году, сразу после диагностирования неизлечимого заболевания у его жены, несчастный случай на параплане оставил его полностью парализованным.
Коротая дни за высокими стенами своего дома в Париже, Филипп обнаружил, что стал современной версией «неприкасаемого» - неспособным общаться с кем-либо, потому что люди боялись общаться с ним. Единственным, на которого не влияло состояние Филиппа, оказался человек, всю жизнь стоявший на отшибе общества, – Абдель, безработный, бездомный алжирский иммигрант, который станет его невероятным опекуном. Между трагичными и смешными событиями он поддерживал жизнь Филиппа следующие десять лет.
«Второе дыхание», на основе которого снят фильм «Неприкасаемые» - это вдохновляющая история о двух людях, которые отказались просить о помощи, чтобы затем изо всех сил помогать друг другу.
Филипп Поццо ди Борго провел свое детство в Париже, Лондоне, Амстердаме, Тринидаде, Марокко, Алжире и Корсике. Сейчас он живет в Марокко. Потомок графов Поццо ди Борго и маркизов де Вогюэ, он также является бывшим директором винодельческого дома Поммери1.
Посвящается моим детям, «чтобы работа продолжалась».
Бессвязные воспоминания
Линией разлома, проходящей через мои кости, через каждый мой вздох, мог бы стать день аварии: 23 июня 1993 года, когда я был парализован. Но 3 мая 1996 года, в день Святого Филиппа, умерла Беатрис. Так что теперь у меня нет прошлого, нет претензий к будущему, есть всего лишь боль, которую я чувствую каждую секунду. Я потерял Беатрис, и меня переполняет вездесущее чувство потери. И все же есть будущее, это наши двое детей, Летиция и Робер-Жан.
До аварии я был кем-то, кто стремится оставить свой след в этом мире, поучаствовать в событиях. С тех пор я стал жертвой бесконечных мыслей, а со смертью Беатрис, и пленником бесконечного горя.
Туманные, расплывчатые воспоминания вышли из этих руин, воспоминания, которые, смешиваясь с болью паралича и траура, размывались во время моих бессонных кофеиновых ночей. Поискав глубоко внутри себя, я обнаружил портреты людей, которых я потерял. Тогда мои длинные, молчаливые бдения начали возвращать давно забытые моменты счастья. Моя жизнь текла мимо меня в потоке образов.
Я не мог говорить в течение первых нескольких месяцев после аварии, потому что мне была сделана трахеотомия, операция по установке трубки в горло для подключения к аппарату искусственной вентиляции легких. Один мой друг установил компьютер и соорудил набор элементов управления для меня под подбородком. Алфавит постоянно прокручивался на экране, и всякий раз, когда я останавливал курсор, выбиралась одна буква. Медленно эти буквы сливаются в слова, предложения, абзацы. Я выбирал правильные слова, так как изнурительные усилия, необходимые для их ввода, обязывали к точности. Каждая буква имела свой вес, вставая, как якорь. Мне очень понравилась дотошность всего этого. И у меня был товарищ по оружию, Жан-Доминик Боби2, автор книги «Скафандр и бабочка», который писал миганием и умер, когда дошел до последней буквы.
Мои собственные слова душат меня, когда я думаю о тех, кто умер в одиночестве, не имея возможности говорить, не чувствуя ни малейшей надежды.
Лежа в постели по ночам, я плохо сплю. Я парализован, в конце концов. Через некоторое время после того, как трубка из трахеи была удалена, и я мог снова говорить, мне положили на живот магнитофон. Он останавливается, когда наступает тишина, и не запускается снова, пока что-то новое не будет сказано. Я никогда не знаю наверняка, были ли записаны мои слова. Часто я не могу подобрать нужных слов. Очень трудно рассказывать историю, когда вы не сидите за столом, подперев ваш лоб левой рукой, с листом бумаги перед собой. Когда вы не можете просто писать, не задерживаясь, зачеркивать каракули или начинать новый лист. Когда есть только голос кого-то, кто мог бы быть мертв, и магнитофон безвозвратно записывает то, что вы говорите. Ни возвращений к написанному, ни редактирования. Снимки прерывистой памяти...
Сейчас я упустил нить своего повествования. Лежу в темноте, и все мое тело болит. Мои плечи горбятся, я чувствую стреляющие боли справа вверху, как будто в меня воткнули нож. Я должен это остановить. Мой кот Фа-диез прекрасно проводит время, карабкаясь по моему телу, которое дрожит и выгибается назад, как будто умоляя и прося чего-то у Бога. Спазмы и сокращения, всего этого слишком много для меня, от бессилия наворачиваются слезы. Кот, как обычно, являет собой картину веселого безразличия. Он проводит всю ночь, играя на мне, как если бы он нуждался в моей судорожной дрожи, чтобы чувствовать себя живым.
У меня под кожей постоянно горит огонь, от моих плеч до кончиков пальцев рук и ног, все раскалено и готово вспыхнуть в любой момент. По огню в своем теле я могу предсказать, будет ли завтра хорошая погода или дождь. Я чувствую жгучую, изматывающую боль в руках, ягодицах, бедрах, в коленях, у основания икр.
Они четвертовали меня, вытянув руки и ноги в надежде, что это принесет мне некоторое облегчение, но боль не ослабевает. Они называют это фантомными болями. Призрак моей задницы! Я плачу, потому что мне больно, не потому, что грустно. Жду слезы, которые дают мне некоторую передышку, плачу, пока не впаду в оцепенение.
Раньше мы занимались любовью ночью при свечах, шепча друг другу. Она засыпала в ранний час на изгибе моей шеи. Я до сих пор с ней разговариваю.
Иногда, больной от одиночества, я обращаюсь к Флавии – студентке института кинематографии. У нее лучезарная улыбка, пышные губы, насмешливая левая бровь. Когда она стоит спиной к окну в своем развевающемся светло-голубом платье, она не понимает, что могла бы с таким же успехом ничего не носить, что ее двадцатисемилетнее тело все еще может вызывать видения. Я позволил ей все переписать, я лишен приличий, а она пронизана светом.
Кот возвращается, чтобы снова сесть мне на живот. Когда он шевелится, мое тело временами как будто возмущается пребыванию здесь кота, а не Беатрис.
И все же я должен говорить о хороших временах, должен забыть страдания. Почему бы не начать с текущего момента моей жизни, когда смерть желанна, потому что воссоединит меня с Беатрис. Я покину тех, кого люблю, чтобы быть с той, которую люблю больше всего на свете. Даже если рая и не существует, я верю, что он будет там, где будет она, потому что она очень в него верила. Потому что это то, чего хочу я. Освободившись от всех наших страданий, мы будем вместе там, сплетенные в объятиях друг друга, наши глаза закрыты для вечности. Шелест шелковых крыльев, развевающиеся светлые волосы Беатрис...